Азъ есмь Софья. Царевна - Галина Гончарова

— За родину!!! Урррааааа!!!

Казаки Ивана Сирко шли в бой. Они понимали, что ежели татары сейчас на них развернутся — не вернется ни один. Но их вел батюшка — атаман, они бились впервые за свою землю, у них была поддержка и помощь…

Разве не стоит оно того, чтобы голову сложить?

Тысячу раз стоит!

Они и не колебались.

Не колебались и 'троянские коньки', которые отбросав гранаты, ринулись вслед за Оглоблей и Петро. Не оставаться ж им в стороне, когда тут такое. Казаки попытались было, цыкнуть на ребят, но сразу же смолкли. Потому что сабли у мальчишек в руках были как раз под их рост, и кинжалы во второй руке тоже, и глаза такие…

Можно их остановить.

Так ведь не простят потом. Ни им, ни себе. Бывает бесчестье, которое пострашнее ножа режет. Авось да и уцелеют. Казаки переглянулись и положили себе приглядывать за мальцами. И отдались бою.

* * *

Федька уверенно отводил удары, как учили. Сил у него мало, да и ростом он не вышел, зато юркости и ловкости на десятерых хватит. Так и получается. Удар спустить либо по сабле, либо по кинжалу, отклонить в сторону, а другой рукой ударить. Бить ногами, подсекать врага, едва ли не на колени падать, когда надобно друга прикрывать — это не благородное фехтование. Это — бой, то есть свалка стенка на стенку, и здесь все против всех и все за всех.

Остаться на месте? Ожидать конца боя?!

Да никогда! Не для того царевич их с улицы забрал, чтобы они труса праздновали…

Удар, еще удар, рядом падает татарин с распяленным в диком крике ртом, Федька не замечает, что кричит и сам, выплескивая буйное хмельное безумие боя.

Сабля справа. Уклониться, парировать, ударить, слева его прикрыл казак, и еще удар, и еще…

Прилетевшей откуда‑то слева стрелы Федька не заметил. Просто что‑то клюнуло в плечо, заставляя упасть на колени.

Больно…

Конец…?

* * *

Селямет Гирей так и не понял, когда ситуация переломилась. Когда что‑то страшно загрохотало? Да вроде как нет, тогда он еще смог организовать сопротивление. И татары все равно поливали нападавших стрелами.

Когда раздался волчий вой и им ударили в спину?

Вроде как тоже нет…

Когда… Да. Вот именно тогда, когда спереди ударили пушки, а один из холмов захватили и принялись безжалостно вырезать всех, кто был на нем, спихивая вниз мертвые тела.

Вот тогда и дрогнуло его войско.

Тогда и побежало.

— Куда, шакалы трусливые!? Повешу!!! — бесновался калга, понимая, что рядом с ним остается все меньше людей.

— Не повесишь.

Голос был ледяным.

Селямет обернулся. На холме, неподалеку от него стоял самый страшный кошмар любого татарина. Казачий атаман Иван Сирко.

Нечисть желтоглазая, урус — шайтан…

Как он попал сюда, почему никто его не остановил?!

Но стоит вот, и с сабли катятся на землю алые капли.

— Не повесишь, — повторил атаман. — Ты сегодня здесь ляжешь.

Селямет завизжал от злости, видя как последние из его людей, глядя на урус — шайтана, пятятся все быстрее, а потом и бегом бегут с холма — и прыгнул вперед, занося меч.

Сдаться?!

Не бывало такого позора в роду Гиреев!!!

Иван отразил его удар, сам напал, в желтых глазах горели опасные огни, лишая силы и удачи Селямета Гирея. Страх сковывал калгу, вползал змеей в душу, и закончилось все вполне предсказуемо. Росчерком широкой казацкой сабли, перерубившей шею татарина — и с ней весь окружающий мир. Иван вытер саблю об одежду поверженного врага, усмехнулся…

Не бывать тебе больше в Крыму хозяином!

Не бывать!

И принялся спускаться с холма, чтобы принять участие в еще не закончившейся битве.

Этим же вечером русские вошли в Бакчэ — Сарай, который отныне будет именоваться Бахчисараем. Они отдохнут здесь пару дней, а потом отправят отряд в Султан — сарай. Надо же зачищать Крым до конца! Обязательно надо!

Впрочем, сильно им стараться не придется. Татары, испуганные настолько, что некоторых можно было бы найти просто по запаху, бежали прочь не разбирая дорог. Им было страшно…

Те, кто любят ходить пакостить в чужие земли, не бывают готовы к войне на своей земле. Но она приходит.

Неожиданно и неотвратимо.

Судьба всегда требует расплаты. Не с родителей — так с детей, с внуков… и часто забирает проценты.

Селямету Гирею памятник не ставили. Единственное, что сделал для него Алексей Алексеевич — это приказал похоронить в отдельной могиле. Хватит с него и того, что над телом издеваться не будут, как они над телами православных. На стене не вывесят, в ров не выбросят, из черепа чашу не сделают. А могли бы, еще как могли…

Эх, скорее бы тут все закончилось…

Хоть и красив Бахчисарай, хоть и приятно побеждать, а все ж домой хочется…

* * *

В Москве пока еще продолжалось следствие — и казни.

Хованский, сломавшись, потащил за собой многих и многих. Софья только за голову хваталась — сколь же прогнило все при ее батюшке! Друзей он сердечных подбирал! Молился по четыре раза в день! Посты держал!

Да твою же ж перетак!!!

Ты сначала в государстве все наладь, а потом хоть умолись!

Нет, было и кое‑что умное. Например, он комплектовал полки нового образца. Софья твердо решила последовать его примеру. Стрелецкие полки поделили на две части. Провинившиеся — расформировывали. И компоновали из них нечто новое.

Устав Софья помнила плохо, но написать хуже Петра Первого?!

Это было бы сложно даже для нее. Чего стоит только фраза, над которой издевался ее знакомый майор.

Кто знамю присягнул единожды, у оного и до смерти стоять должен!

Сказано‑то верно. Но коряво настолько, что в среде военных шли постоянные издевки с сексуальным подтекстом.*

* фраза реальная, принадлежит Петру I, и действительно, неоднократно подвергалась издевательствам со стороны военных в присутствии автора. Прим. авт.

Что, сложно было сказать, что верность воинская единожды отдается, и воин, клятву преступивший хуже пса поганого? Более того, что убить изменника родине — дело богоугодное?

Ну ладно, над последней фразой надо подумать.

Как говорится — незнание закона не освобождает от ответственности, а вот его знание и умение с ним работать — вполне.

Софья и собиралась.

Чуть реорганизовать работу приказов, поставить своих людей если и не на ключевые посты, то рядом, отписать, кстати, в Данию, Швецию, да и тому же Леопольду. А что?