Исследование истории. Том II - Арнольд Тойнби

Противоположным же случаем является безуспешная попытка императора-короля Иосифа II (правил в 1780-1790 гг.)[393], одного из так называемых просвещенных деспотов западного мира в поколении, предшествовавшем Французской революции, насадить немецкий язык среди иноязычных народов дунайской Габсбургской монархии. Хотя экономическая выгодность и культурное удобство говорили в пользу этого политического диктата, языковая политика Иосифа потерпела сокрушительное поражение и вызвала первые волны тех националистических движений, которые через столетие с небольшим разорвут Габсбургскую империю в клочья.

Турецкие хозяева Оттоманской империи никогда не прибегали к политике, которая с успехом была применена в Арабском халифате и безуспешно — в дунайской Габсбургской монархии. Родной турецкий основателей империи был официальным языком имперской администрации, однако во времена расцвета Оттоманской державы в XVI-XVII вв. христианской эры lingua franca придворных рабов был сербо-хорватский, a lingua franca оттоманского флота — итальянский. Кроме того, в области гражданской оттоманское правительство, подобно правительству Британской Индии, следовало такой политике, которая позволяла использовать языки по своему выбору в общественных делах, в значительной степени имевших отношение к частной деятельности индивидов.

Подобную сдержанность проявляли и римляне в насаждении латыни в качестве официального языка в тех провинциях своей Империи, где греческий был или родным, или признанным lingua franca. Они довольствовались тем, что сделали латынь особым языком военных приказов для подразделений имперской армии, где бы они ни набирались и где бы они ни размещались, и основным языком муниципальной администрации для колоний латинского происхождения на греческой или восточной почве. В других целях они продолжали использовать аттический koine там, где он уже был в официальном употреблении, и подчеркнули его официальный статус, предоставив ему равное место с латынью в центральной администрации в самом Риме.

Терпимость римлян к греческому языку была чем-то большим, нежели данью уважения к превосходству греческого над латынью в качестве средства передачи культуры. Она представляла собой замечательную победу искусства государственного управления над высокомерием, поскольку на обширных западных территориях Империи, где греческий не соревновался с латынью, победа латыни была поразительной. Так, далекие от того, чтобы насаждать использование латыни своим подданным и союзникам, жившим вне сферы распространения греческого языка, римляне находились в счастливом положении, поскольку могли усиливать привлекательность латыни, относясь к ее использованию как к привилегии, которую нужно искать. Не одержала латынь свою мирную победу и единственно за счет языков, которые так никогда и не развились до уровня письменных. В Италии ей пришлось бороться с сестринскими италийскими диалектами, такими как оскский и умбрский, и с иллирийскими диалектами, такими как мессапийский и венетский, которые некогда находились на одном культурном уровне с латинским — не говоря уже об этрусском, обремененном культурным наследием своей анатолийской прародины. В Африке ей пришлось бороться с пуническим языком. Из этих соревнований латынь неизменно выходила победительницей.

Еще более поразительная сдержанность была проявлена шумерскими основателями «Царства четырех стран света», когда они поставили на равных со своим собственным шумерским языком выскочку, каким явился аккадский язык. Прежде чем это универсальное государство пришло к концу, аккадский язык одержал победу, а шумерский стал практически мертвым языком.

Ахемениды уделяли в управлении своей империей столь же скромное место своему родному персидскому языку, сколь и своей персидской родине. Отчет Дария Великого о своих деяниях на Бехистунской скале[394], нависающей над великой северо-восточной дорогой империи, был переписан трижды тремя различными способами клинописи, использовавшимися для передачи трех различных языков трех имперских столиц: на эламском — для Суз, на мидийско-персидском — для Экбатан и на аккадском — для Вавилона. Однако победившим языком универсального государства не был ни один из этих трех почитавшихся официально языков. Им стал арамейский с более удобной системой алфавитного письма. Последующие события показали, что для судьбы языка торговля и культура могут оказаться важнее, чем политика, ведь носители арамейского языка в политическом отношении не пользовались авторитетом в империи Ахеменидов. Ахеменидское правительство признало коммерческий fait accompli[395], придав арамейскому языку запоздалый официальный статус, однако самой замечательной победой арамейского языка было то, что его письменности удалось заменить клинопись в качестве средства передачи персидского языка в послеахеменидский период.

В империи Маурьев философу-императору Ашоке (правил в 273-232 гг. до н. э.) удалось примирить требования беспристрастной справедливости и практической выгоды, используя множество местных диалектов, передававшихся при помощи двух различных систем письма — брахми[396] и кхароштхи[397]. Эта вселенскость была вызвана целенаправленным стремлением императора ознакомить подвластные ему народы с путем спасения, открытым для человечества учителем Ашоки — Гаутамой. Подобные же мотивы побудили испанских завоевателей империи инков разрешить использование кечуа[398], являвшегося lingua franca, для распространения католической веры среди своих американских подданных.