У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

не дергайся, разберемся... А Гавроша не жди — срок он, считай, схлопотал…

Ничего, там не пропадет... поможем, чем можем.

Губы у Катерины Ивановны мелко задрожали, в уголках глаз набухли слезы, она пробормотала:

- Одна осталась... куда мне теперь, в могилу?

- Держись, теть Кать, в могилу всегда успеешь…

Может, под амнистию попадет — все ж первая судимость…

- Попадет... Ты-то вот не шибко попал — сколько их было-то, амнистий этих…

- А я попал... — улыбнулся Борька. — Я ж еще в прошлом году под ноябрьские освободился.

- А домой через год пришел? Хорош сынок, ничего не скажешь…

- Не мог я домой без порток прийти, разутым и голодным... — нахмурился Борька. — Вот и пришлось годок по свету помотыляться... Фанеру заколачивал…

- Небось опять на десять лет намолотил или поболе?

- Это нехай прокурор с судьей считают! — ухмыльнулся Борька. — Ладно, теть Кать, поползу я... дела еще есть... корешей проведать надо.

Борька надел белый шелковый шарф, пальто, снова ухмыльнулся, посмотрев на Катерину Ивановну:

- Ну что... как?

- Прямо — жентльмен…

- Не горюй, теть Кать, навещать буду! — Он лихо отбил хромовыми сапогами чечетку и шагнул к двери.

На пороге обернулся: — Да, теть Кать... эта Милка где живет?

- На Ордынке... дом шесть вроде... Она в столовке на Пятницкой работает…

- Ага, понял, вопросов больше нет.

До Катерины Ивановны только сейчас дошел смысл вопросов, она с тревогой взглянула на Борьку:

- Тебе зачем, Боря? Ты чего задумал? Ты смотри, черт проклятый, ты гляди — не думай…

- Ты про что, теть Кать? — безмятежно улыбнулся Борька. — Ты про погоду, что ли? — Он опять отбарабанил чечетку и пропел:

А на дворе хорошая погода,

В окошко светит месяц молодой,

А мне сидеть еще четыре года —

Душа болит и просится домой.

- Борька-а! — Катерина Ивановна вскочила, опрокинув стул, рванулась к двери, успела схватить Борьку за рукав пальто, втащила обратно в комнату, захлопнула дверь, зашипела ему в лицо, брызгая слюной: — Ополоумел, да? Грех на душу — потом не отмоешься, малахольный! Вышку схлопочешь — что мать делать будет?

- Да про что ты толкуешь, теть Кать? — так же безмятежно и добродушно улыбался Борька, только глаза у него были ледяными. — Какой грех? Я тебе про погоду толкую... плохая погода — дождик пошел. Я завтра зайду — передачу для Гавроша принесу. Не горюй, теть Кать, прорвемся…

И он исчез, словно растворился, словно его и вовсе не было.

- Зверюга-а... — выдохнула Катерина Ивановна, привалившись спиной к стене и остановившимся взглядом глядя в пространство. — Все зверюги-и…

На улице действительно шел холодный осенний дождь. Подняв воротник пальто и натянув кепку на самые брови, Борька зашагал по пустынному переулку. Он шел и думал о том, что Гаврош сейчас сидит в следственной одиночке, с деревянными нарами, с зарешеченным окошком, накрытым снаружи козырьком, чтобы человек в камере не мог видеть солнца. Так же сидел в одиночке и он. Тогда он был пацан неопытный, трясся от ужаса при виде вертухая или надзирателя, замирал и начинал заикаться, когда следователь орал на него и бил кулачищем по физиономии. У Борьки заныли скулы, когда он об этом вспомнил. Ладно, суки, все в прошлом.

Теперь-то вы так просто Борьку Крохина не возьмете…

Он дошел до столовки на Пятницкой, потоптался у входа, потом поймал пацана шпанистого вида, велел ему зайти и спросить на раздаче, работает ли сегодня Милка. Пацан сходил, скоро вернулся и сообщил, что работает, но он ее не видел, потому что Милка была на кухне.

- Молоток! — одобрил Борька и сунул пацану в ладонь трешник.

Он направился дальше по улице — как раз напротив столовой был маленький скверик, Борька расположился там на мокрой лавочке, закурил и стал ждать, чувствуя, как медленно намокают под дождем спина и плечи. Потом он поднялся и дошел до пивной, находившейся в ста метрах. Там было не протолкнуться, но Борька пролез без очереди, огрызнувшись пару раз, когда его пытались остановить, затем взял две кружки и, пристроившись за столиком в углу, где уже было трое людей, стал медленно пить пиво. Закурил. Лениво оглядывал забитый людьми зальчик — люди толклись, разговаривали, курили, разделывали воблу и другую вяленую рыбу, доливали в кружки с пивом водку. Было жарко. Борька сдвинул кепку на затылок, допил одну кружку, принялся за другую. Соседи по столику’ спорили о футболе — старая история, кто лучше: «Спартак», «Динамо» или ЦСКА.

Спорили на повышенных тонах, матерились безбожно, оскорбляя друг друга самыми распоследними словами, и никто при этом не обижался, в перерывах между руганью смеялись, подливали водку и пиво, ребята были все молодые, безусые. Борька посмотрел на них пристально, вдруг сказал:

- Зачем матюкаетесь, шнурки?

Ребята замолчали, удивленно глядя на Борьку, потом один спросил:

- А тебе что? Не нравится — уши заткни.

- Нехорошо матюкаться, некультурно, — зловеще улыбнулся Борька, обнажив золотой зуб. — Еще раз услышу — заткну хайла всем. Доступно объяснил? Ребята молчали — каким-то звериным чутьем они уловили опасность, исходящую от этого взрослого парня, почти мужика, да еще — «кепарь», белый шарфик, черное бобриковое пальто — так одевались блатные и приблатненные, а с ними связываться не рекомендовалось. Ребята молчали. Борька допил вторую кружку, усмехнулся, подмигнул одному из троих ребят, сказал на прощание:

- До свидания, кореша, жизнь глупа и хороша…

Каково же было удивление Борьки, когда, подойдя обратно к столовой, он увидел у входа мокнущего под дождем Робку.

- От черт... — досадливо сплюнул Борька. — Не было печали... — Он остановился на углу скверика, за фонарем, и смотрел на противоположную сторону, на вход в столовую, раздумывая, как быть дальше. Посмотрел на часы — без семи девять, сейчас столовая должна закрыться. Уходили последние посетители, вывалилась подвыпившая компания парней и девушек.

У одного была гитара. Компания двинулась, галдя, по проезжей части, и редкие машины испуганно объезжали ее. Гитарист терзал струны, и все хором пели, но слов было не разобрать. И вот наконец вышла Милка. Борька понял это по тому, как дернулся Робка, окликнул ее. Она обернулась, что-то ответила и быстро пошла вперед, наклонив от дождя голову. Робка понуро поплелся следом, не пытаясь ее догнать, но и не отставая слишком