У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

вздрогнула и быстро пошла к себе. Вошла, решительно направилась к буфету, достала бутылку коньяку, рюмку, неосторожно звякнула.

- Ты что там делаешь? — тут же выглянул из-за ширмы Игорь Васильевич и вытаращил глаза: — Ты что, Нина, пить собралась?!

- Нет! На пол лить! — Она взглянула на него с такой яростью и ненавистью, что Игорь Васильевич впервые испугался жены. Он сразу почуял опасность — возрази он ей хоть полслова, она набросится на него с кулаками, и разыграется страшный скандал. Один раз так уже было, правда, очень давно, в эвакуации в Алма-Ате, они тогда недавно поженились. Игорь Васильевич списал это тогда на буйство молодости.

- Тогда и мне налей, — натужно изобразил он улыбку на лице, выходя из-за ширмы и тоже надевая халат. — Ты права, Ниночка, давай тоже выпьем... им назло…

Нина Аркадьевна налила коньяк в два фужера, себе — значительно больше, и сразу выпила в три глотка, шумно выдохнула воздух, как заправский выпивоха, достала из буфета сахарницу, взяла щепотку и высыпала себе в открытый рот, смачно пожевала. Потом достала из ящика коробку папирос «Герцеговина флор», закурила.

Игорь Васильевич изумленно смотрел на жену.

- Хороший коньяк... — улыбнулась она. — Ты его в ресторане воруешь или покупаешь?

Игорь Васильевич взял свой фужер, отпил глоток, почмокал, оценивая вкус, ответил со вздохом:

- Конечно, ворую... Иногда пьяные клиенты дарят. Что я, с ума сошел, что ли, — покупать?

Нина Аркадьевна засмеялась, глядя на него, сначала тихо, мелко, потом смех становился все громче, нервнее, и скоро она уже хохотала, захлебываясь. Казалось, еще секунда — и с ней случится истерика.

- Тише, Лену разбудишь, — опять вытаращив глаза, зашипел Игорь Васильевич. — Кому говорю, Нина, тише! Рехнулась, что ли? Что ты ржешь, как лошадь? Тише, тебе говорю, сука! — и он в отчаянии хлестнул ее по щеке, хлестнул сильно. Голова Нины Аркадьевны мотнулась назад, и она тут же перестала хохотать, как отрезала. Молча посмотрела на него, вроде бы без всякого выражения, затянулась папиросой, с силой выпустила из ноздрей две густые струи дыма. — Прости... — выдавил из себя Игорь Васильевич, со страхом ожидая взрыва, но никакого взрыва не последовало. Нина Аркадьевна взяла бутылку, налила себе еще, плеснула в фужер Игоря Васильевича, затем выпила и, вновь посыпав в рот щепотку сахара, сказала, жуя:

- Хорошая закуска... главное, экономная…

- Надо попробовать. — Игорь Васильевич тоже выпил, взял щепотку, высыпал в рот, прожевал, улыбнулся. — Действительно, подходяще…

В голове у него посветлело, на душе полегчало, мрачный туман медленно рассеивался, уплывали тревоги, как лодки в ночной реке. Как немного человеку надо, чтобы у него потеплел взгляд, некая доброта появилась в нем, некие воспоминания. То, что каждодневно мучило, как изжога, отошло куда-то, забылось.

- И часто ты так без меня прикладываешься? — спросил Игорь Васильевич, кивнув на бутылку.

- А что делать? — она пожала плечами, продолжая курить.

- То-то я смотрю, коньяк все время исчезает, — улыбнулся Игорь Васильевич. — Ношу, ношу, а он исчезает.

- А что ты у себя в ресторане играешь? — невпопад спросила Нина Аркадьевна.

- Как что? У нас репертуар... Популярные песни, танго, фокстроты…

- А буги-вуги играете?

- Давно из моды вышло, милочка моя... Иногда заказывают, но чаще танго... самый удобный танец в условиях малых пространств.

- Чего-чего? — переспросила Нина Аркадьевна.

- В условиях малых пространств, — повторил Игорь Васильевич. — И потом, пьяному человеку вальс или фокстрот танцевать трудно — голова кружится, в стороны заносит. А танго — в самый раз... к тому же интимность создает…

- Чего-чего? — опять с усмешкой переспросила Нина Аркадьевна.

- Говорю, интимность создает…

Нина Аркадьевна подошла к проигрывателю, накрытому кружевной белой салфеткой, сбросила ее, включила проигрыватель и, порывшись в стопке пластинок, поставила одну.

- Ты с ума сошла, Нина, ночь на дворе... — пробормотал Игорь Васильевич. — Проигрыватель без толку гонять. Дорогая вещь, сломается — не починишь.

Этот проигрыватель был предметом его недавней гордости. Достал его Игорь Васильевич по блату и несколько вечеров играл на нем пластинки, чтобы соседи слышали, ходил надутый как индюк.

Вам возвращая ваш портрет,

Я о любви вас не молю,

В моем письме упрека нет,

Я вас по-прежнему люблю... —

томно пел мужской голос.

- Давай, создавай со мной интимность, — сказала Нина Аркадьевна. — В условиях малых пространств. — Жестами рук она пригласила его танцевать.

- Сдурела, да? Мы что, в халатах танцевать будем?

- Можно и без халатов... — улыбнулась Нина Аркадьевна и сбросила с себя халат, оставшись в одних трусиках и лифчике. — Давай, давай, разоблачайся…

- Ох и развратная ты, Нинка... — покачал головой Игорь Васильевич, но халат тоже снял и аккуратно повесил на спинку стула. Выглядел он нелепо и смешно в черных сатиновых трусах до колен, с брюшком, с обрюзгшей грудью и заросшими черной шерстью плечами.

Но Нина Аркадьевна обняла его, и они стали медленно танцевать на маленьком пятачке перед буфетом. Нина Аркадьевна положила ему голову на плечо, прикрыла глаза.

Моя любовь не струйка дыма,

Что тает вдруг в сиянье дня,

Но вы прошли с улыбкой мимо

И не заметили меня…

А в комнате Любы уже основательно набравшийся Борька щипал струны гитары и пел хрипло, с надрывом:

Иду-ут на Север срока огромные,

Кого ни спросишь, у всех Указ!

Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,

Взгляни, быть может, в последний раз.

А завтра утром покину Пресню я

И по этапу пойду на Воркуту.

И там на севере в работе семитяжкой

Я, быть может, смерть

Свою найду…

Поредевшая компания, сидя за столом, слушала, курила. Егор Петрович то и дело подливал в рюмки и быстро выпивал. Борька вдруг подмигнул Робке, сидевшему рядом, сменил ритм и запел другую песню:

Ах, планчик, ты планчик, ты — божия травка,

Отрада бессонных ночей!

Как плану покуришь, родной дом забудешь,

А с планом и жить веселей…

- Ну и как дальше-то жить думаешь, Боря? — спросил Степан Егорыч, когда Борька перестал петь и отложил гитару.

- Отлично думаю жить, лучше