Навуходоносор - Михаил Ишков

— Сразу после возвращения в Вавилон? — удивился царь. — Сразу с марша?.. Такое даже мне не под силу.

— Тебе не под силу, а я сумел бы.

— Как?

— Армия выступила бы в поход против Элама.

— Какой смысл восточному царству идти воевать Вавилон, который ему явно не по зубам.

— Они и не собирались воевать Вавилон. Их задача выманить армию из стен города. За это им было хорошо заплачено.

— Ах, вон в чем дело, — покивал царь. — Но ты уверен, что они остановились бы на полдороге?

— Да, — отозвался царевич.

— А я не уверен! Хорошо, как ты должен был бы им дать знать, что пора выступать?

— Послать гонца…

— Вот!.. Вот оно!.. — Навуходоносор даже поднялся из-за стола. — Ты готов был рискнуть армией, надеждой и опорой страны, ради тиары?

— Они, в Сузах, опасаются только тебя.

— Что ж, придется тебе послать гонца в Элам. Пусть выступают.

Весть о походе эламитов пришла в город спустя две недели после «ночи измены», когда в городе начали стихать волнения, вызванные болезнью царя и попыткой заговора. Вавилон жил в напряженном ожидании. Царь на людях не появлялся, в то же время его брат посетил торжественную церемонию восхваления Мардука, состоявшуюся в Эсагиле. Правда, охрана его была увеличена, и к царевичу никого близко не подпускали. Вот еще новость «друг царя», подхеттятник, как его посмеиваясь называли в народе, ученый жрец Бел-Ибни подвергся опале и сидел под охраной в своем загородном доме. Мятежные эмуку добровольно сложили оружие, так и сидели в своих лагерях, что располагались в пригородах Вавилона. Ждали своей участи? А может, пока во дворце царила смута, ими некому было заниматься? Кто мог сказать? Серебро и довольствие им так и не были выплачены. Более того именно эти, не самые сильные в армии отряды были посланы против эламитов. Им сказали смойте дерзость и своеволие кровью! Помимо этих ненадежных частей в поход была отправлена лучшая эмуку тяжелой пехоты и несколько эмуку отборных лучников. Воинам объявили — кто пожелает, может остаться дома, те же, кто не потерял храбрость, будут достойно вознаграждены. Воины провели сходку и эмуку ринулись на Элам в полном составе. Поход возглавил Нериглиссар. Войско двигалось на удивление ходко и, переправившись через Тигр, уже через неделю добралось до маленькой речушки, где Нериглиссар, получив донесение от разведывательных пикетов, что с юго-востока к ним приближается большие силы эламитов, остановился. В полдень вавилоняне могли видеть многочисленные отряды врага, разбившего лагерь на противоположном берегу.

Каким образом, откуда, кто принес страшное известие, неизвестно, только сразу после остановки по лагерю побежал слушок, что, мол, в Вавилоне отправился к Нергалу Навуходоносор, сын Набополасара.

Мрачные настроения царили в стане халдеев, особенно в рядах мятежных частей, тем более, что доставленный в шатер Нериглиссара захваченный разведкой эламит громко похваливался перед сбежавшимися посмотреть на него воинами, что завтра все они, вставшие на пути победоносного Элама, будут уничтожены. Вавилон будет взят, его сокровища станут добычей восточного царя. Пленный так и заявил во всеуслышание — ваш повелитель отправился к судьбе, а без него вы сброд! Теперь вы и ваши семьи — наше достояние!

Эту же чушь и похвальбу язык нес и на допросе, потом неожиданно предложил Нериглиссару отступить, более того — присоединиться к эламитам. В этом случае им будет обещана двойная доля добычи и спасение семей воинов, родом из Вавилона. Нериглиссар терпеливо слушал варвара, долго играл бровями, держал паузу, время от времени вздыхал, потом наконец ответил.

— Подожди до вечера.

Пленного посадили у палатки полководца, даже на кусок ячменного хлеба расщедрились. Ближе к заходу после раздачи пищи, когда шум в лагере стих, от западных ворот, от костра к костру, от палатки к палатке, побежал легкий шумок, скоро обернувшийся рокотом ликующих выкриков, возгласов, здравиц. Торжествующий рев поднял эламита на ноги. Впереди конного отряда, со стороны Аккада, на огромном вороном мидийском скакуне ехал плотный, с редкой бородой, перешибленным носом, человек. На голове каска, украшенная страусиным пером, доспехи ярко посверкивали в лучах заходящего солнца. Воины бросались навстречу колонне, стеной вставали по бокам прохода и все разом, мощно, в едином порыве, дружно выкрикивали: «Кудурру! Кудурру!»

Вслед за конницей двигалась тяжелая пехота. Навуходоносор со своим отрядом прорезал лагерь от ворот до ворот, выехал на берег речки. Войско по тайному приказу Нериглиссара тут же начало выстраиваться в боевой порядок… Вот уже грянуло громовое «Эллиль дал тебе величье, что ж, кого ты ждешь…»

Всякий шум стих в лагере эламитов. Передовые посты горцев — все поголовно — бросились наутек. Навуходоносор однако остановил войска, поднял руку и дал отбой. Объявил громко — завтра, с утра. Эти слова мигом разнеслись по лагерю вавилонян. Отборный Нериглиссара развязал руки и ноги пленника, зевнул и сказал.

— Молись своим богам, эламит. Ты свободен. До завтра… Завтра все ваше станет нашим. Беги…

Поутру, когда туман рассеялся, перед вавилонским войском лежал брошенный лагерь восточных варваров, костровища, порубленные кусты вдоль реки. Навуходоносор приказал построить войско в походный ордер и обратился к солдатам с короткой, но очень доходчивой речью.

— Гоните их! Убивайте каждого, кто посмеет поднять против вас оружие. Берите их в полон! Все добро этого подлого племени ваше, мое — только живая сила! Все рабы-мужчины — мои! Ясно, ребята?!

«Эллиль дал тебе величье, что ж, кого ты ждешь?» — было ему ответом.

Халдеи двинулись прямо на столицу Элама Сузы.

Огромный поток зерна потек в Вавилон из покоренной страны. Пленных мужского пола было взято десятки тысяч. В первый же день, вернувшись из похода, Навуходоносор приказал тайно удавить Набушумулишира и начинать процесс над Бабу-ахе-иддином.

Вечер он провел с Амтиду, заметно похудевшей за то время, что провела в Вавилоне. Погода вроде бы стояла сухая, было жарко, разве что пыльные бури изредка донимали горожан, и все-таки состояние жены вызвало у Навуходоносора тревогу. На следующий день он отправился в загородную усадьбу, где под домашним арестом безвылазно сидел Бел-Ибни.

С того дня, как по приказу Набонида, старику было показано растерзанное тело хеттянки, уману находился в тяжкой, граничащей с помешательством прострации. Бел-Ибни почти ничего не ел, целыми днями просиживал у себя в опочивальне, надев на нос оправленные в проволоку выпуклые линзы из горного хрусталя, что-то чиркал на пергаменте. По ночам перебирался на крышу и подолгу наблюдал за звездами. Охранникам было в диковинку, чем может заниматься на крыше человек, пусть даже ученый и грамотный, если у него нет инструментов, рабов, писца, который бы записывал навеянные божественным откровением наблюдения? Этот же сидел, закутавшись в мидийские овчины, и смотрел на небо. Молился, что ли? Кто их поймет, умников?