Меч и Цитадель - Джин Вулф

И, рассудив так, ответил он ангелу:

– Лучшим. Разве любой другой не станет бесчестьем для моей суженой?

– Одни одно говорят, другие – другое, – пояснил ангел. – Ну что ж, тогда позволь-ка сесть на дестрие позади тебя. Неподалеку отсюда есть оживленный порт, где я совсем недавно продал двух скакунов не хуже, а то и лучше, чем твой. Там мы продадим и твоего, и золотое кольцо с моего сапога: деньги нам пригодятся.

В порту они так и сделали, а на вырученные деньги купили корабль, небольшой, однако прочный и быстрый, и наняли команду из трех знающих мореходов.

На третий день плавания, ночью, самому юному из женихов приснился сон из тех, какие нередко снятся юношам. Проснувшись, он коснулся подушки возле головы и обнаружил, что подушка тепла, а опустив голову и снова собравшись заснуть, почувствовал тонкий, изысканный аромат, очень похожий на ароматы цветущих трав – тех самых, которые женщины в наших краях сушат весной, чтоб вплетать в волосы.

Приплыли они к острову, куда прежде не ступала нога человека, и самый юный из женихов отправился на берег искать жаворонка. Нет, жаворонка он не нашел, но на закате избавился от одежды и нырнул в прохладные морские волны. Когда же звезды сделались ярче, к нему присоединился еще кое-кто, и, искупавшись, долго лежали они на песке, рассказывая друг другу были и небылицы.

И вот однажды, когда оба, стоя на носу корабля, вглядывались вдаль в поисках встречного судна (ведь в море случалось им и торговать, и драться), неожиданный порыв ветра, сорвав с «ангела» шляпу, унес ее в ненасытное, всепоглощающее море, а вскоре за нею последовал и прикрывавший лицо бурый платок.

Наконец беспокойное море им надоело, и вспомнили они о моих родных землях, где львы по осени, когда горит пампа, спасаются от огня верхом на спинах наших коров, где мужчины отважны, точно быки, а женщины неистовы, точно ястребы. Корабль свой они нарекли «Жаворонком», и вот «Жаворонок» полетел, помчался над синими волнами, каждое утро пронзая бушпритом алое солнце. В том же порту, где он был куплен, корабль продали, получив за него втрое большие деньги, поскольку «Жаворонок» успел так прославиться, что о нем начали слагать сказки да песни, и все приходившие в порт дивились, насколько мало это изящное, бурого цвета суденышко – едва ли две дюжины шагов от форштевня до рудерпоста. Трофеи и выменянные товары распродали тоже. Конечно, лучших из выросших в их табунах дестрие мои земляки оставляют себе, но в тот самый порт гонят лучших из тех, что предназначены на продажу, и там младший из женихов с «ангелом» купили себе пару прекрасных скакунов, наполнили седельные сумки золотом и самоцветами и отправились в путь – к вилле армигера, столь отдаленной, что никто не ездил к хозяевам в гости.

Многие передряги пришлось пережить им в дороге, множество раз довелось обагрить кровью мечи, уже повидавшие немало очищающих морских купаний да протирки то горстью песка, то лоскутом парусины, но вот, наконец, добрались они благополучно до цели. Там «ангел», встреченный радостным воплем хозяина-армигера, слезами его жены и гомоном сбежавшихся слуг, избавился от одежд бурого цвета и вновь обернулся армигерской дочерью.

Начали в доме армигера готовиться к пышной свадьбе. В наших краях к таким празднествам готовятся подолгу: ведь нужно же и заново выкопать ямы для запекания туш, и забить в достатке коров да быков, и разослать гонцов, которым предстоит скакать верхом не один день, дабы пригласить на свадьбу гостей, которым также предстоит проделать немалый путь… На третий день ожидания армигерская дочь прислала к самому юному из женихов служанку с известием:

– Сегодня госпожа не поедет охотиться. Сегодня она приглашает тебя к себе в спальню, побеседовать о былых приключениях на море и на суше.

Самый юный из женихов нарядился в лучшие одежды, купленные по возвращении в порт, и вскоре явился к армигерской дочери на порог.

Невесту он обнаружил сидящей на подоконнике, листающей страницы одной из старинных книг, привезенных из родительского дома ее матерью, и слушающей пение жаворонка в клетке. Подошел он к той клетке, увидел на лапке жаворонка золотое колечко и перевел удивленный, вопросительный взгляд на армигерскую дочь.

– Разве ангел, встреченный тобою у берега моря, не обещал указать тебе путь к этому жаворонку? – пояснила она. – Причем путь не какой-нибудь – лучший? Каждое утро я отпираю клетку и бросаю жаворонка ввысь, чтоб размял крылья. Вскоре он возвращается ко мне – туда, где его ждут корм, чистая вода и уютный дом, туда, где ему нечего опасаться.

Говорят, празднества роскошнее свадьбы самого юного из женихов с армигерской дочерью в наших краях не бывало от начала времен.

В тот вечер все вокруг только и говорили, что об истории Фойлы, и на сей раз решение, кому из рассказчиков присудить победу, отложил я сам. Сказать правду, к этому времени мной овладело нечто наподобие страха перед вынесением приговора – возможно, следствие воспитания среди палачей, с малолетства учивших нас точному исполнению указаний судей, в отличие от нас, уполномоченных выносить приговоры властями Содружества.

Вдобавок мысли мои были заняты материями куда более насущными. Я надеялся, что в тот вечер ужин нам будет разносить Ава, однако, когда надежды не оправдались, все равно поднялся, переоделся в собственное и украдкой выскользнул из-под навеса в сгущавшиеся сумерки.

К немалому – и весьма, надо заметить, приятному – моему удивлению, ноги оказались упруги, сильны, совсем как в прежние времена. Горячка унялась уже несколько дней назад, но я, привыкший считать себя больным (как прежде, в силу привычки, полагал, будто вполне здоров), лежал на койке, не прекословя. Наверное, многие из тех, кто остается на ногах и не бросает работы, в действительности, сами того не ведая, медленно умирают, а многие, целыми днями лежащие в постели, куда здоровее тех, кто кормит и моет их.

Петляя тропинками, вытоптанными меж шатров, я попытался припомнить, когда в последний раз чувствовал себя настолько же хорошо. Разумеется, не в горах и не на озере – пережитые в тех краях тяготы как раз и подтачивали мои силы, пока я не пал жертвой горячки. И не во время бегства из Тракса: к тому моменту меня уже изрядно утомили хлопоты, сопряженные с должностью ликтора. И не по прибытии в Тракс: лишения, пережитые нами с Доркас в странствиях по бездорожью, немногим уступали тем, которые мне пришлось вынести в одиночку, в горах. И даже не в Обители Абсолюта (во времена, ныне казавшиеся столь же далекими, как и правление Имара), так как в то время я еще не оправился от воздействия альзабо и поглощения мертвых воспоминаний Теклы.

Наконец меня осенило: чувствовал я себя, словно тем памятным утром, когда мы с Агией отправились в Ботанические Сады, на следующий день после ухода из Цитадели. Именно в то утро я, сам о том даже не подозревая, заполучил в руки Коготь… и сейчас впервые задался вопросом: а может, обладание им – не только благословение, но и проклятие? Или, возможно, все минувшие с тех пор месяцы потребовались для того, чтоб исцелиться от раны, нанесенной в тот самый вечер листом аверна?