Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко

В первых числах июля Александр Иванович уже гулял по зеленым тропинкам подмосковного Голицына. Их с женой поселили в раю: тихий деревянный домик в двух шагах от Дома творчества писателей. Питание оттуда, уборщица, к тому же тишина, сад. Хозяйка баловала: ежедневно нарезала букеты. Приблудился щенок, назвали Негодяем в память о прославленном житомирском пуделе.

Об этих голицынских днях рассказывают не только письма Елизаветы Морицовны дочери, но и книжечка «Дом в Голицыне» (1987) Серафимы Ивановны Фонской, многолетнего директора Дома творчества писателей. Дополняет книжечку статья «Куприн в дегте и патоке» (1989)[417] писателя Юрия Дружникова (Альперовича), в которой он использует устные рассказы Фонской.

К приезду Куприных сотрудники готовили торжественную встречу. Пригласили роту солдат из соседней воинской части, чтобы в нужный момент грянуло троекратное «ура». Александр Иванович, услышав «ура», весь подтянулся и радостно крикнул командиру роты:

— Здравия желаю, господин унтер-офицер!

Вышло понятное замешательство. Каким ископаемым динозавром, должно быть, показался Куприн красноармейцам! Ужас какой: господин унтер-офицер. А может, и развеселились.

Позже в поселке все привыкли к странному старику и уже не удивлялись, когда видели, что он стоит на коленях под березками, целует их и плачет. Ребятишки из школы по соседству заходили к нему во двор с небольшим садом посмотреть на аттракцион: кошка Ю-ю умела прямо с земли запрыгивать ему на плечо, несмотря даже на ее деликатное положение; Ю-ю вот-вот должна была разродиться. Все просили котят. Еще бы, кошка Куприна, да еще из Парижа! К концу 1930-х годов он уже казался недосягаемым, Марс.

Где-то там, на Марсе, все еще оставалась Ксения. Каждый день Александр Иванович спрашивал жену, где же она, и с нетерпением ждал момента, когда они пойдут к почтовому ящику опускать дочке письмо. Елизавета Морицовна что-то сочиняла и для него, и, надо полагать, для ответственных товарищей. Между тем с ней связались сотрудники «Ленфильма» и сообщили, что запускают фильм по повести «Поединок» и оставляют в нем роль для Ксении Александровны. В письмах она умоляла дочку поторопиться с приездом.

Опять «Поединок»! Вот уж действительно купринское проклятие: повесть снова втягивала его в большую политику. В то время в Испании шла гражданская война, в которой СССР поддерживал Народный фронт, а белая эмиграция — генерала Франко; РОВС отправлял в Испанию добровольцев. Разоблачительная кинокартина о царских офицерах, получившая рабочее название «Господа офицеры», была очень своевременна. Съемки поручили Первой киномастерской Сергея Юткевича, сценаристом и режиссером назначили Эраста Гарина и его же утвердили на роль Ромашова. В то время Гарин еще не стал ни лауреатом Сталинской премии, ни народным артистом СССР, ни королем из шварцевской «Золушки», пока он был любимым учеником Мейерхольда, над которым как раз начинали сгущаться тучи. А тут еще такой скользкий материал... «Он побаивается этой работы и не хочет ее, но студия заставляет», — записал в дневнике о Гарине киносценарист Гладков, с которым тот поделился тревогой.

Жаль, что фильм тогда не вышел и отснятый материал затерялся. Любопытно было бы посмотреть версию «Поединка» в мейерхольдовском духе и Ромашова в исполнении комика Гарина. А каким эффектным, наверное, был «горец» Бек-Агамалов в исполнении утвержденного Ефима Копеляна. Гарин, правда, с трудом представлял, как будут выглядеть все эти «господа офицеры». «У всех своих знакомых поищи семейных любительских альбомов, — велел он сестре. — Может, у кого есть фото из быта царской армии»[418].

Фильм фильмом, но у Куприна была и более важная забота — хотелось скорее увидеть доказательство того, что он теперь советский писатель. Вержбицкий вспоминал, как, нервничая и смущаясь, Александр Иванович вручил ему рассказ «Тень Наполеона» и просил устроить в какой-нибудь журнал: «С момента, когда мой рассказ появится в советском журнале, я стану доподлинно советским писателем, и тогда уж никто не сможет сказать, что я только формально воспользовался разрешением получить советский паспорт». Рассказ был напечатан в «Огоньке» (1937. № 34).

Тем временем надвигалась 20-я годовщина Октября. Куприны вернулись из Голицына в Москву, снова жили в «Метрополе» и готовились принять участие в торжествах. Именно 25 октября, что символично, они подписали договор с «Мосфильмом» об экранизации «Штабс-капитана Рыбникова», рассказа о японском шпионе (ситуация на советско-японской границе была очень напряженная), и «Гамбринуса». И эти старые рассказы оказались востребованы временем. Над сценариями работал Лев Исаевич Славин, одессит, автор известнейшей в те годы пьесы «Интервенция» (1932).

И вот наступило 7 ноября 1937 года. Десять часов утра. Куприны сидят на трибунах Красной площади — они получили персональное приглашение. Их узнают, показывают на них другим. «Александровец, на тебя вся Москва смотрит!» — писал не так давно Александр Иванович в «Юнкерах». Раньше он любил эти доказательства своей славы, теперь реагировал болезненно. «Папа потрясен грандиозным зрелищем! — писала Елизавета Морицовна дочери. — Сказал, что теперь я вижу: для советских граждан невозможного нет!» (8 ноября 1937 года)[419]. Конечно, Александр Иванович уловил общее воодушевление среди нескончаемых «ура», маршей, барабанной дроби, нарастающего гула зрителей, приветствующих Сталина, наркома обороны Ворошилова и его выступление: «Рабоче-крестьянская Красная Армия, как и весь Советский Союз, готова жить в мире со всем миром, но Красная Армия также готова каждый миг в порошок стереть врага, дерзнувшего напасть на страну трудящихся». Парад 1937 года демонстрировал готовность СССР к любой военной угрозе, а угроза уже сгущалась над Европой со стороны бряцающей оружием Германии. Атмосфера парада была на редкость духоподьемной, судя по сохранившейся кинохронике.

«Комсомольская правда» напечатала восторженные слова писателя: «Седьмого ноября... я видел... подлинный парад народа, уверенного в своей правоте, народа, который знает, за что он борется и ради чего он живет».

Даже если Куприн и не все понимал из происходящего, это был сильнейший эмоциональный удар. После долгих лет без Родины вдруг ее обрести, после полунищего и отверженного существования оказаться в числе почетных гостей Кремля, понимать, что тобой занимаются первые лица государства... Теперь можно спокойно и умереть.

В середине декабря 1937 года Куприны приехали в Ленинград. Здесь каждый вид, каждый проулок и запах воскрешали события бурной молодости. Вот он — купол Святого Исаакия Далматского, под сень которого так и не попали дорогие Куприну северо-западники. А разве легко было поверить в то, что можно на автомобиле минут через сорок оказаться в Гатчине?! Увидеть свой зеленый домик, который ему обещают вернуть, обнять Щербова, сходить на могилу Сапсана...