Северный крест - Альманах Российский колокол

являть: вѣяніемъ міровъ иныхъ, Зовомъ о тамошнемъ и пробитой брешью между мірами, милостью которой и возможно всё высокое, имѣющее религію и философію какъ свою глубину, – пока не окончитъ свое дѣло въ мірѣ тьмы.

Вторая часть названа «теофаніи», богоявленія, и М. являются – помимо премірной и пренебесной Дѣвы, посланницы боговъ болѣе высокихъ, чѣмъ критскіе, – самое малое Ариманъ и Люциферъ (и поди разбери – Люциферъ ли былъ вскорѣ послѣ Аримана или же то былъ самъ Іалдаваофъ!). И поди разбери, не Люциферова ли посланница Дѣва? Появляются не просто боги, а тѣ, что надъ ними: Ариманъ и Люциферъ; но появляется и Герой, который станетъ важнѣйшимъ архетипомъ на послѣдующія тысячелѣтія; и ближайшіе по времени герои будутъ равняться на М., хотя чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе будутъ въ невѣдѣніи относительно него и его дѣяній.

Пусть читатель самъ для себя рѣшитъ: не Люциферова ли посланница Дѣва, прикрывающаяся Эпинойей свѣта? Или, несмотря на схожесть съ Люциферомъ, она и впрямь та Эпинойа свѣта, о коей говорятъ гностическіе источники, первѣйшимъ изъ которыхъ является апокрифъ Іоанна? Та, что отъ Метропатора, та, что есть внутренняя сокрытая сила пневматика, та, «которая названа жизнью», та, что должна быть исправленіемъ одной премірной ошибки; наконецъ, та, что открылась какъ мысль Адаму и Евѣ въ раѣ, пробудивъ ихъ мысль. Тѣмъ паче всегда подчеркивалась учительская роль Эпинойи. Или всё же Дѣва не Эпинойа? Не самъ ли Люциферъ – она: она – не Люциферъ ли, явленный Дѣвою? Ибо всё, плѣняемое Люциферомъ, входитъ въ роковое пике: курсомъ въ Ничто; говоря иначе: въ неизбѣжный крахъ и ночь. И кто погубилъ Критъ, предавъ его огню: М., землетрясеніе или ахейцы?

Ибо кому какъ не коварному Люциферу губить наиболѣе высокихъ изъ людского рода, вѣдь не-высокихъ губитъ Ариманъ? Кому какъ не ему хоронить всѣ высокія чаянія высокихъ (сперва вспомогая въ нихъ, а послѣ – коварно губя)? Если Дѣва и есть Люциферъ (помимо явленія его въ главѣ «Два разговора»), то неудивительно ученіе ея, всё, ею реченное, ибо оно губительно сказывается и на М. и на Критѣ: она не только противъ какого бы то ни было совмѣщенія духа и матеріи (при томъ духъ понимается какъ мужское a priori, а женское какъ матерія), она ихъ предѣльно и безповоротно разъединяетъ, доводя разстоянье межъ ними до бездны, что уже само по себѣ крайне люциферично, но и противъ самой матеріи и всего дольняго, земного. Дѣва та (которая не дѣва, а премірная, неотмiрная Дѣва, а на дѣлѣ, быть можетъ, попросту Люциферъ или его посланница) просто ненавидитъ дѣвъ (матерію, землю и пр.), но и учитъ тому М.; ученіе ея приводитъ къ размежеванію со всѣмъ что ни есть, оно разжигаетъ душу М., приводя его къ развоплощенію, и побуждаетъ къ бѣгству въ «тамошнее отечество», но бѣгство то куда болѣе поспѣшное и радикальное, нежели училъ Плотинъ и столь нелюбимые имъ гностики; ея ученьемъ герой сваливается въ люциферіанскій штопоръ и, видимо, погибаетъ въ концѣ концовъ. И этимъ губитъ не только жизнь М., но и возможныя его благоустроенія, всю возможную дѣятельность его на землѣ. Губитъ она именно избраннаго, кому – единственному – сказываетъ «бѣлыя словеса», и губитъ именно тѣмъ, что и какъ сказываетъ. Уводитъ сверхъ всякой мѣры отъ міра, доводитъ до несовмѣстимой съ жизнью и дѣяніями степени мироотрицанія, ненависти къ міру и проклятій въ его адресъ, предѣльной степени гордыни и каленія сердца, послѣ которой – только ночь, и тьма, и яркопламенная боль, и черная ненависть. И М. становится самимъ разрушеніемъ (поверхъ – ненависти, презрѣнія и пр.). Въ этомъ смыслѣ моя критская поэма есть поэма одного – доисторическаго – прельщенія. Люциферова прельщенія. М. – подъ Люциферомъ, а всѣ прочіе – либо подъ Ариманомъ (народъ и Имато), либо же подъ самимъ Іалдаваофомъ (Касато, Акеро). Если на вопросъ, почему и для чего Люциферъ губитъ именно М., думается, отвѣтъ очевиденъ, то, возможно, не слишкомъ ясно то, почему губитъ. Дѣло въ томъ, что и самъ Люциферъ проклятъ создавшимъ и обладаетъ чѣмъ угодно, но не духомъ любви, съ иной стороны не обладаетъ онъ и теплохладностью: остается лишь яркожалая всеразрушительная ненависть; и онъ заражаетъ собою избранныхъ, ибо неизбранныхъ собою заражаетъ Ариманъ – совсѣмъ какъ въ «Віѣ» вѣдьма желаетъ сдѣлать героя мертвымъ, какъ она сама.

Выше мы писали, что «бѣлыя словеса» Дѣвы не есть чистое гностическое ученіе; въ доказательство сказанному вкратцѣ разсмотримъ ихъ съ т.з. гностицизма. Развѣ гностики учили, что всё на землѣ есть зло, что нѣтъ на землѣ Отчаго? Нѣтъ, гностики учили о томъ, что міръ сей есть плодъ смѣшенія матеріи и духовныхъ началъ, отчаго. Гностикъ борется не съ космосомъ, но съ космосомъ-какъ-отчужденіемъ-отъ-Бога. Ученіе же Дѣвы акосмично сверхъ всякой мѣры. У гностиковъ не было представленія о самоубійствѣ какъ избавленіи, ибо освобожденіемъ и избавленіемъ является только личное знаніе – гносисъ; именно оно единственно и дозволяетъ разорвать цѣпь перерожденій (восточная эта идея явна у Карпократа и скрыто-меонально присутствуетъ и въ иныхъ гностическихъ теченіяхъ); въ противномъ случаѣ живое существо, не достигшее гносиса, не осознавшее земное какъ тщету, какъ нижераспростертое, и не отложившее попеченіе о дольнемъ, не разочарованное земнымъ, но имъ очарованное, будетъ вновь и вновь перерождаться, пребывая въ слѣпотѣ и тьмѣ – смерть какъ таковая не есть избавленіе. Далѣе. Дѣва учитъ о дѣвахъ какъ существахъ низкихъ, чему подтвержденія въ гностицизмѣ мы не находимъ; тамъ представленіе о дѣвахъ во многомъ противоположное. Іалдаваофа Дѣва рисуетъ излишне черными красками, обѣляя тѣмъ самымъ Люцифера; для гностиковъ Іалдаваофъ всё же не сатана и не квинтэссенція зла, но прежде всего слѣпое созданіе; онъ не начало и и не конецъ, но середина (ну да – та середина, которая есть чортъ, по Мережковскому) и посредникъ; всё вниманіе М. она сосредотачиваетъ на нёмъ и на твореніи его, но толкомъ ничего не сказываетъ ни о гностической тео- и космогоніи, ни о плеромѣ. Кромѣ того, Дѣва умалчиваетъ, что Софія дѣйствовала чрезъ иныя дѣянія создавшаго (а онъ въ слѣпотѣ своей того не вѣдалъ), потому міръ не такъ дуренъ, какъ то показываетъ Дѣва: въ мірѣ есть вѣянія Отчаго, явленныя милостью Софіи.

Люциферъ, сынъ Зари, проклявшій всё земное, – не добро вовсе, но и не зло абсолютное: онъ – противоядіе (и отъ Аримана, и отъ Іалдаваофа). Но къ чему приводитъ, ежели въ душѣ только Люциферъ, – объ этомъ, собственно, вся I критская поэма. М. иллюстрируетъ сіе. Именно поэтому въ поэмѣ нѣтъ однозначно положительныхъ героевъ, а однозначно отрицательныхъ достаточно. Есть герои ниже, есть выше, есть премного выше (М. и его «дама сердца» – премірная