Лекции по зарубежной литературе - Владимир Владимирович Набоков
Шрифт:
Интервал:
Его сердце дрогнуло мягко. Направо. Музей. Богини. Он повернул направо.
А точно? Почти уверен. Не буду смотреть. У меня лицо красное от вина. Что это я? Чересчур помчался. Да, так и есть. Шагом. И не смотреть. Не смотреть. Идти.
Приближаясь к воротам музея размашистым и нетвердым шагом, он поднял глаза. Красивое здание. По проекту сэра Томаса Дина. Он не идет за мной?
Может быть не заметил меня. Солнце ему в глаза.
Его дыхание стало коротким и прерывистым. Быстрей. Прохладные статуи: там спокойствие. Еще минута и я спасен.
Нет, он меня не заметил. После двух. У самых ворот.
Как бьется сердце!
Его зрачки пульсируя неотрывно смотрели на кремовые завитки камня. Сэр Томас Дин был греческая архитектура.
Ищу что-то я.
Торопливую руку сунул быстро в карман, вынул оттуда, прочел, не разворачивая, Агендат Нетаим. Куда же я?
Беспокойно глядя.
Быстро сунул обратно Агендат.
Она сказала после полудня.
Я ищу это. Да, это. Смотри во всех карманах. Носовой. «Фримен». Куда же я? Ах, да. В брюках. Картофелина. Кошелек. Куда?
Спеши. Иди спокойно. Еще момент. Как бьется сердце.
Рука его искавшая тот куда же я сунул нашла в брючном кармане кусок мыла лосьон забрать теплая обертка прилипшее. Ага мыло тут я да. Ворота.
Спасен!»
Мыло напомнит о себе липкостью брючного кармана в четыре часа и затем в грандиозном по комизму кошмаре в полночь в доме терпимости; новенький чистенький кусок мыла восходит, источая свет и аромат, — душистая луна из рекламного объявления возносится к небесной жизни; и мыло действительно поет, паря в рекламном раю:
Я и Блум, мы всех важней, всякий видит сам:
Придает он блеск земле, я же — небесам.
Апофеозом мыльной темы является странствующее мыло; в конце концов, этим мылом Блум вымоет дома руки. «Зачем, поставив чайник, наполненный до половины, на разгоревшийся уголь, он снова вернулся к продолжающей течь струйке?
Чтобы вымыть руки куском лимонного мыла Баррингтона, частично уже б/у и с прилипшей к нему бумагой (купленным тринадцать часов назад за четыре пенса и еще не оплаченным), в свежей холодной изменчивой неизменной воде и осушить их, лицо и руки, длинным суровым полотенцем с красной каймой, перекинутым через вращающуюся деревянную палку».
В главе 2 части II читающий не в первый раз обнаруживает зарождение темы, проходящей через всю книгу: скачки на Золотой Кубок Аскота, которые должны состояться в этот день, 16 июня 1904 года, в Аскот-Хите, графство Беркшир в Англии. В Дублине результаты состязания станут известны через час, в четыре. Эти скачки с этими лошадьми имели место в так называемой действительности. Многие дублинцы ставят на четырех участников: это Максим Второй, французская лошадь, победитель прошлого года; Мускат, фаворит после своего выступления на Кубке Коронации в Эпсоме; Корона — избранница спортивного редактора Ленехана; и, наконец, аутсайдер Реклама.
Рассмотрим эволюцию этой темы в романе. Она зарождается, как я сказал, в конце второй блумовской главы: «У самой подмышки голос и рука Бэнтама Лайонса сказали:
— Приветствую, Блум, что новенького? Это сегодняшняя? Вы не покажете на минутку?
Фу ты, опять усы сбрил. Длинная, холодная верхняя губа. Чтобы выглядеть помоложе. А выглядит по-дурацки. Он моложе меня.
Пальцы Бэнтама Лайонса, желтые, с чернотой под ногтями, развернули газету. Ему бы тоже помытьсяс Содрать корку грязи. Доброе утро, вы не забыли воспользоваться мылом Пирса? По плечам перхоть. Череп бы смазывал.
— Хочу взглянуть насчет французской лошадки, сегодня бежит, — сказал Бэнтам Лайонс. — Черт, да где тут она?
Он шелестел мятыми страницами, ерзая подбородком туда-сюда по тугому воротничку. Зуд после бритья От такого воротничка волосы будут лезть. Оставить ему газету, чтоб отвязался.
— Можете взять себе, — сказал мистер Блум.
— Аскот. Золотой кубок. Постойте, — бормотал Бэнтам Лайонс. — Один мо. Максим Второй.
— Я здесь только рекламу смотрел, — добавил мистер Блум.
Внезапно Бэнтам Лайонс поднял на него глаза, которых мелькнуло хитрое выражение.
— Как-как вы сказали? — переспросил он отрывисто.
— Я говорю: можете взять себе, — повторил мистер Блум. — Я все равно хотел выбросить, только посмотрю рекламу.
Бэнтам Лайонс, с тем же выражением в глазах, поколебался минуту — потом сунул раскрытые листы обратно мистеру Блуму.
— Ладно, рискну, — проговорил он. — Держи, спасибо.
Едва не бегом он двинулся в сторону Конвея. Прыжок как у зайца».
Что нам следует отметить в этом отрывке, помимо прекрасной техники потока сознания? Два обстоятельства: 1 — что Блум не интересуется этими скачками (и, возможно, ничего о них не знает) и 2 — что Бэнтам Лайонс, случайный знакомый, ошибочно принимает замечание Блума как подсказку относительно Рекламы. Блум не только безразличен к скачкам Золотого кубка, но и не подозревает, что его фраза была истолкована как подсказка.
Теперь посмотрим на развитие этой темы. Бюллетени о скачках появляются в редакции «Фримена» в полдень, и Ленехан, спортивный редактор, отдает предпочтение Короне.
Эту подсказку случайно слышит Блум. В два часа он зайдет перекусить и окажется за стойкой рядом с безмозглым малым по прозвищу Флинн Длинный Нос, с жаром обсуждающим программу скачек: «Поднявшись и дожевывая, мистер Блум созерцал его вздох. Вот уж где олух царя небесного. Сказать ему на какую лошадь Ленехан? Знает уже. Лучше бы позабыл. Пойдет, еще больше проиграет. У дурака деньги не держатся. Снова капля повисла. Как бы это он целовал женщину со своим насморком. Хотя может им это нравится. Нравится же когда колючая борода. У собак мокрые носы. В гостинице Городской герб у старой миссис Риордан был скайтерьер, у которого вечно бурчало в брюхе. Молли его ласкала у себя на коленях. Ах ты собачка, ты мой гавгавгавчик!
Вино пропитывало и размягчало склеившуюся массу из хлеба горчицы какой-то
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!