Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Он славился не всегда обдуманными поступками, продиктованными страстной натурой. Еще совсем зеленым юнцом он покинул семью, уехав с любимой женщиной в Голландию, и оставил на радость младшему брату отличное состояние. Его любви и обожания хватило года на три, пока он не увидел, с какой легкостью предмет его страсти перешел к другому. Первое разочарование подтолкнуло его на путь самого постыдного распутства; человек неглупый, знатного происхождения, с положением и в общем неплохим характером, он утонул в бесчинствах наихудшего сорта. Вернувшись во Францию, господин де Мер вошел в хорошее общество и вскоре опять увлекся женщиной, которой посвятил всего себя без остатка. Вторая страсть оказалась более сильной и менее почтительной, чем первая, но точно так же была предана. Когда это случилось, господину де Меру стукнуло двадцать семь.

Как и в первый раз, отчаяние призывало его к отмщению; но теперь он не захотел быть просто жертвой, а решил заставить всех женщин платить за грехи двух представительниц своего пола и посвятить отныне свою жизнь своеобразному развлечению: соблазняя самых добродетельных, по общему мнению, женщин, он бросал их на следующий день после падения. И счастье, и надежду он связывал с этой убогой местью, вскоре, однако, весьма его утомившей; через два года такой жизни он видел в зеркале еще молодого, но изможденного ненавистью ко всему женскому роду человека. Революция вырвала его из состояния глубокого отвращения к самому себе, в котором он пребывал, и направила его способности на благо общества. В 1792 году он в числе добровольцев от своей провинции ушел в неизвестность, чувствуя необыкновенную радость и неведомый еще трепет при звуках барабанной дроби.

В то время фортуна с жадностью заглатывала всех, на кого только могла положить глаз, и господина де Мера также не миновали ее милости. К 1798 году он уже стал бригадным генералом и не находился в то время в действующей армии в более значительном чине только по причине серьезного ранения, вынудившего его лечиться в Париже.

Оливия была самой старшей из приглашенных на эту вечеринку женщин точно так же, как господин де Мер был самым старшим из присутствовавших мужчин. Их посадили за стол далеко друг от друга, ибо за Оливией вовсю ухлестывали пылкие юноши, а господин де Мер являлся предметом ухаживаний надоедливых и обезумевших от подступающей старости дам. Ни те ни другие не возымели никакого успеха. Оливия и генерал с жалостливым презрением наблюдали лихорадку любовных признаний – эту чашу оба уже испили до дна. Оливия была слишком хороша собой, чтобы ответить любовью некоему молодому человеку, по страстности вполне достойному встать в один ряд со стареющими дамами, обожающими давать уроки любви целомудренным юношам, а господин де Мер уже не настолько стремился к удовольствиям, чтобы рисковать еще одним разочарованием.

Настал вечер, и случай, а вернее, обоюдное желание уединиться свело их в удаленном салоне. Господин де Мер многое знал об Оливии, она же никогда о нем не слышала; он завязал разговор, но не с тем почтением, с которым обращаются к обладательнице незапятнанной репутации, а с утонченной сдержанностью, подобающей воспитанному мужчине в беседе с женщиной изящного круга. Поначалу они обменялись замечаниями о том, как мало они приняли участие в общем веселье, причем оба приписали это досадному состоянию здоровья, так как полагали, что являются достаточно исключительными личностями в этом обществе, чтобы говорить о неполадках в душе. Поскольку обоих не очень-то интересовал как собеседник, так и собственное «я», то они вскоре перевели разговор на общую для того времени тему. Войны республики и блистательные победы Бонапарта занимали тогда умы, и господин де Мер восхищался ими с жаром и энтузиазмом, которые свидетельствовали о том, что в его пороховницах еще куда больше пороха, чем он сам считал. Литература, театр и искусство начали тогда свое новое восхождение, и Оливия говорила о них с чувством меры, но с интересом и превосходным знанием предмета, что уличало ее сердце в куда большей восприимчивости к тонким переживаниям, чем она хотела бы заставить поверить.

Несколько часов этой невыносимо длинной вечеринки пролетели незаметно для собеседников, с несколько необдуманным удовольствием и увлечением слушавших друг друга; наступившая тишина подсказала им, что празднество подошло к концу, и оказалось, что они давно пропустили тот момент, в который согласно своему теперь уже степенному образу жизни им надлежало бы откланяться; пришлось расставаться. Господин де Мер, которому еще несколько недель предстояло провести в Париже, не хотел упустить случай несколько развеять скуку вынужденного безделья общением с женщиной, которая показалась ему весьма интересной и неглупой, и в самых лестных выражениях испросил у Оливии соизволения навестить ее. Нисколько не смутившись, она благосклонно ответила:

«Сударь, я буду счастлива видеть у себя столь выдающегося человека, как вы, даже не зная вашего имени; но мне все-таки нужно знать, как вас величать, дабы не удивиться неожиданному визиту, если, конечно, вы, паче чаяния, не забудете вскоре о просьбе, которую только что высказали».

«Ну что ж, сударыня, если завтра вечером вам доложат о визите господина де Мера, соблаговолите ли вы принять его?»

«Господин де Мер! – взглянула на него Оливия. – Обладатель сего имени отныне не нуждается ни в каких рекомендациях для того, чтобы его с радостью приняли».

Как видите, оба без малейшего стеснения выразили испытанное ими взаимное удовольствие от встречи, и поскольку оба полагали, что надежно защищены от всякого кокетства или же обольщения, то так же спокойно выслушали друг друга. Ни тот ни другая не испытывали никакого волнения при воспоминании о проведенном вместе вечере. Оливия за весь следующий день ни разу не вспомнила об обещании господина де Мера, который если и припомнил, что намеревался прийти к ней, то только потому, что этот визит казался ему более забавным времяпрепровождением, чем представление в Опере или же бестолковая вечерняя толчея в приемной одного из Директоров.

Пробило девять часов вечера; у Оливии сидел Либер, тот самый толстяк-финансист, которого она выбрала давным-давно, еще в шестнадцатилетнем возрасте, а теперь вновь взяла в официальные любовники, поскольку более покорного и бессловесного раба, чем он, трудно было найти среди тех, кто когда-либо царствовал над ней. Огромное состояние, нажитое им за счет глубокого кармана королевской казны, еще больше возросло, когда он смог поживиться на казенных деньгах республики, и Оливия пользовалась его мошной, удовлетворяя свои бесчисленные капризы, все более властные и безграничные, ибо они исходили не из тщеславия или любви к удовольствиям, а из банальной скуки. В ту минуту финансист, ставший недавно поставщиком, расписывал прекрасные перспективы новой аферы, а Оливия от безделья и вредности забавлялась, всячески стремясь показать ему, как глупо выглядит его начинание, хотя в глубине души была твердо убеждена, что инстинкт стяжательства Либера превосходит ее любые, даже самые разумные доводы.

Они чуть было не поссорились, когда доложили о визите господина де Мера. Оливия раздосадовалась; хотя буквально весь Париж знал о том, что она является любовницей Либера, тот факт, что такой человек, как господин де Мер, застал ее с толстяком, привел ее в сильное раздражение. Тем не менее она приняла его с той непринужденностью, что говорит скорее о привычке, чем о действительном добром расположении к гостю; беседа началась с обсуждения празднества, на котором они встретились. Оливия с усмешкой и некоторым смущением, а генерал с откровенным презрением отзывались о вчерашних сотрапезниках. Обоих стесняло и коробило присутствие финансиста, которое слишком много говорило об истинном положении Оливии в обществе.