Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

«Разве существует еще большая подлость, чем та, чей портрет вы нам нарисовали?»

«Безусловно, – госпожа де Кони опустила руки на подлокотники кресла и взглядом снизу вверх смерила генерала, стоявшего у камина, – эта подлость состоит в том, чтобы, воспользовавшись громким именем, некоторым личным обаянием и умом, а также даром объясняться на языке сердца, сблизиться с женщиной, женщиной, поймите меня правильно, ранее незнакомой, с которой до того наш подлец никогда не встречался, а значит, она никак не могла как-то затронуть его интересы, чувства или тщеславие, с женщиной, которую он мог бы и не заметить, но вместо того заранее видит в ней жертву, заранее решает причинить ей боль. И, как я уже сказала, он сближается с ней и поначалу очень ласково с ней обходится, она гордится тем, что за ней ухаживает столь видный мужчина; он нарушает ее покой ради любви, которой она не искала, вырывает ее из безмятежной размеренной жизни ради беспокойных страстей, давно уже избегаемых ею; он предлагает безграничную преданность и убеждает в искренности этой преданности; женщина счастлива оттого, что ее любят, и он убеждает ее, что она должна позволить себе еще большее счастье – любить; ее разум бунтует, пьянеет, сбивается с толку, и вскоре он добивается от этой женщины того, что хотел; а на следующий день он исчезает – без какого-либо предлога, без малейшей ссоры или упреков, без оправданий или какой-то необходимости; ее бросают, и любовь, которая еще теплится поначалу, сменяет стыд, страшное ожидание и непроходящее недоумение – ведь она не знает, в чем ее вина; и, наконец, приходит уверенность, что ее покинули самым недостойным образом, даже не потрудившись довести дело до логического конца. А он тем временем уже увивается за другой юбкой, затевая точно такую же подлость, ибо именно это я называю самой низкой и грязной подлостью; и я уверена, что вы, генерал, придерживаетесь того же мнения».

Возможно, впервые последствия любовного приключения обсуждались в этом кругу в сколько-нибудь серьезном тоне; возможно, в других обстоятельствах в ответ на горький стон госпожи де Кони раздались бы шуточки и прибауточки; и наверно, первой начала бы смеяться Оливия, а генерал с помощью смеха легко ушел бы от сурового обвинения, но интонации госпожи де Кони подавили всякое легкомыслие в гостиной. Оливия слушала ее речь, не спуская сосредоточенного взгляда с господина де Мера, и, хоть она и не произнесла ни слова, он прекрасно видел, что она весьма напугана перспективой подобного несчастья. Меж тем генерал не мог не попытаться хоть что-нибудь возразить, как бы жалко это ни выглядело, и сказал:

«Что же вы хотите, сударыня? Сердце легко обманывается, и частенько любовь сменяется быстрым разочарованием; желание, которое внушает красивая и умная женщина, может ввести в заблуждение и показаться истинной любовью; а когда желание угасает, можно обнаружить, что, кроме него, ничего и не было».

«И элементарной порядочности тоже, – продолжала госпожа де Кони. – Ничего не было, вы говорите, кроме разочарованного мужчины, который собирается причинить боль ничего не подозревающей женщине; не осталось даже капли благовоспитанности, чтобы по меньшей мере завуалировать учтивостью самое низкое и позорное из оскорблений! О! Вы правы, не осталось ничего, ровным счетом ничего, кроме негодяя, обожающего бить слабого, кроме мужлана, научившегося оскорблять с завидной изысканностью».

«Сударыня, – побагровев от гнева, воскликнул генерал, – чтобы так хорошо разбираться в подобного рода людях, нужно быть с ними знакомым. Вы осмелитесь их назвать?»

«Думаю, – госпожа де Кони взглянула на Оливию, – этим я оказала бы неоценимую услугу некоторым женщинам; но я еще не зашла так далеко в своей предупредительности».

На этом разговор закончился, так как госпожа де Кони спешно засобиралась и ушла.

Как только она удалилась, беседа вновь приобрела фривольный тон, и кое-кто из приглашенных откровенно поднял на смех разъяренность госпожи де Кони. Только Оливия, Оливия, которая днем раньше с превеликим удовольствием отпустила бы несколько колкостей насчет такого отчаянного монолога, оставалась серьезной, и даже более чем серьезной – печальной. Поздравляя себя за принятое накануне решение, она испытывала ужас при мысли о той опасности, которой могла подвергнуться, и в то же время сожалела о столь резком разочаровании в человеке, чьи слова, несмотря на то, что она не позволила ему убедить себя, так сильно взволновали ее.

Со своей стороны генерал обнаружил, что глубоко уязвлен осмотрительностью Оливии по отношению к нему, и почувствовал какое-то мучительное раздражение, в котором он не хотел себе признаться. Это раздражение все нарастало, и он решил, что должен попытаться найти оправдание похождениям, которыми ославил себя, и, выбрав момент, когда гости, разделившись на несколько групп, оставили Оливию одну, подошел к ней и произнес:

«Вы, должно быть, весьма нелестного мнения обо мне после филиппики госпожи де Кони…»

«Вовсе нет, – с прямодушным видом ответила Оливия, – не очень-то меня расстроили ее песни: излишек легковерия вполне объясняет такое поведение. Меня удивило другое: ваш ответ…»

«И что именно в моем ответе?»

«Что можно ошибиться в чувстве, которое зовется любовью; что желание может дать богатейшие эмоции, переживания и упоение, но, как только желание угасает, не остается более ничего. Это правда?»

Господин де Мер ответил только после продолжительного раздумья:

«Нет, сударыня, неправда. Не должно быть правдой, хотя мне кажется, что я все это испытал. От недостатка честности в душе, требовательности к себе или, скорее всего, от беспечности».

Оливия, огорошенно взглянув на генерала, переспросила:

«От беспечности?»

«Да-да, иначе не скажешь. Никто не станет опасаться своих чувств, какими бы сильными они ни были, когда нет того внутреннего ощущения, которое сопутствует только любви, того ощущения, которое, если, конечно, речь идет об истинной любви, предупреждает и говорит вам: «Будь осторожен!» О нет, Оливия, когда любят или когда угроза настоящей любви только-только возникает на горизонте, ошибиться никак невозможно».

«Вы в этом уверены?»

«Выслушайте меня, – вздохнул генерал, – и, пожалуйста, не смейтесь. Вы, должно быть, подметили, в каком затруднительном положении я оказался совсем недавно, а также мое раздражение и откровенное унижение. Всего несколько дней назад, случись со мной то, что случилось сегодня, я был бы крайне доволен. Я бы гордился, ибо достаточно настрадался сам, тем, что мне удалось причинить кому-то такую же боль, как когда-то причинили мне, и, поверьте, мне вполне хватило бы яду, чтобы обратить в свою пользу все грязные выпады госпожи де Кони, оставив ей унижение и насмешки. И что же? Сегодня я – посрамленный, застигнутый врасплох, израненный и презренный горемыка».

«И как можно объяснить такое превращение?» – спросила Оливия, надеясь с помощью господина де Мера разрешить и собственные сомнения, ибо в любом другом случае и ее нисколько не задели бы и тем более не заставили бы грустить недавние события в гостиной.