Земля мертвых - Жан-Кристоф Гранже

Он решил прервать свое восхождение и сказал про себя, не отрывая глаз от Клаудии: Согласен на кожуру.

Заметив Корсо в приоткрытые створки среди снующих по лестнице грузчиков, она ему улыбнулась – вот уж чего он не ожидал.

Невольно он остановился на пороге, и Клаудия пошла ему навстречу. У нее был тот же потерянный взгляд, который он несколько раз замечал во время процесса. В глазах этой решительной адвокатессы и манипулятора порой как будто мелькало удивление человека, действующего наугад, колеблющегося между недоумением и неуверенностью.

Она пригласила войти, подтолкнула к гостиной и исчезла, чтобы приготовить чай. Все удивительнее и удивительнее.

Комната была небольшой, но он догадывался, что квартира очень просторная – возможно, даже двухуровневая. Все в высоту, а не в ширину. Пока мебель пребывала во временном беспорядке. Диван, комод, секретер… В каком-то старинном стиле, который он затруднялся определить.

– Садись, – велела она, возвращаясь с подносом, на котором стоял чайник и две чашки.

По-прежнему на «ты». Но на этот раз в ее голосе звучали дружеские нотки. Он выбрал деревянное кресло с позолотой и вычурным каркасом и стал наблюдать, как она разливает чай. Расположившаяся на красном бархатном канапе Клаудия не выглядела потрясенной смертью Собески, но она была не из тех, кто выказывает свои чувства. Австрийская кровь налагала внутренние барьеры.

– Что тебя сюда принесло? – спросила она добродушно.

– Хотел выразить тебе свои соболезнования.

Она застыла, держа чайник на весу:

– Не играй со мной в эти игры.

– Я и не играю.

– Если ты явился ко мне в дом, чтобы насмехаться, я…

– Нет. Серьезно. Я этого не хотел и считаю, что ты должна об этом знать.

– Ты вроде как возвращаешься на место преступления.

– Какого преступления?

– Через меня ты убил Собески.

Он сделал вид, что встает. Она взяла его за руку и заставила снова сесть. Он повиновался. Честно говоря, от прикосновения к ее коже у него подкосились ноги.

– Я не имею никакого отношения к самоубийству Собески, – проворчал он.

– Скажем, ты полностью вжился в свою роль. А я, со своей стороны, не сумела противостоять манипуляции, жертвой которой стал Собески.

– Ты по-прежнему настаиваешь?

– Только не говори мне, будто все еще уверен, что он убийца, – парировала она, протягивая ему чашку.

Чтобы выиграть время, он еще раз обвел взглядом гостиную: старинные вещи – античные вазы, примитивистские скульптуры, книги по искусству – были сложены на мебели или просто на полу. Невозможно понять, то ли их еще не расставили, то ли, наоборот, каждая вещь уже нашла свое место.

Клаудия, держа чашку в одной руке, другую закинула на спинку дивана и поджала под себя босые ноги – на ней были джинсы и свитер с круглым вырезом, простой, но изысканный. Небрежная поза, которая никак не вязалась с адвокатессой из зала суда, сухой и властной, зато прекрасно сочеталась с плавающими в воздухе завитками пара, исходящего от чая.

Все еще пытаясь придать себе уверенности, Корсо поднес к губам чашку – зеленый чай, легкая горечь которого мгновенно превращается в нечто нежное и меланхоличное, а вкус вызывает привыкание, как секс или крэк.

– Ну, ты наконец решишься? – спросила она.

Корсо вздрогнул:

– На что?

– Признаться, что ты от меня без ума.

86

Вопрос мог показаться жестоким, но Корсо услышал его по-другому. Клаудия Мюллер настолько привыкла к уголовным делам, к мужчинам, которые шинкуют жен на мелкие кусочки, к извращенцам, которые насилуют жертву до полной бездыханности, к монстрам, нападающим на детей, что естественные чувства, такие как любовные страсти, разбитые сердца и прочее, стали для нее шуточками и говорить на эти темы она могла только с легкой иронией.

Он ответил тем же насмешливым тоном с долей цинизма:

– Признаюсь, виновен.

Клаудия выпрямилась, поставила чашку и наклонилась к нему, перегнувшись через низкий столик. Она оказалась совсем близко, всего в нескольких сантиметрах – так, что ей даже пришлось опереться на подлокотник кресла, в котором он сидел.

– Тогда я должна предупредить, что у тебя нет ни единого шанса.

По-прежнему никакой жестокости, тон скорее нейтральный, холодный, беспристрастный. Из серии «обвинения, выдвинутые против моего клиента, несостоятельны».

– Почему? – глупо спросил он, испытывая скорее облегчение.

Она снова откинулась на канапе:

– Мое сердце уже занято, как говорится в романах из розовой библиотеки.

«Розовая библиотека» – это выражение слегка устарело, но Барби часто его употребляла, обычно добавляя: «Такая розовая, как задница» – и намекая, что подобная литература основное внимание уделяет сексу.

– Собески?

Клаудия промолчала. Как это часто бывает, первая версия оказалась верной. Адвокатесса была не лучше тех помешанных, которые пишут письма серийным убийцам в тюрьмы, предлагая свою любовь.

Стефан не прерывал молчания – лучший метод, как показывал его опыт, чтобы заставить подозреваемого расколоться.

– Я открыла его для себя через его живопись, – и впрямь заговорила она. – Я принадлежу к тому слою, который ты терпеть не можешь, – к буржуазным богемным интеллектуалам, не знающим толком, на что направить свой бунтарский дух, поскольку сами являются воплощением существующей власти, продуктом того общественного устройства, против которого они хотели бы восстать. Собески был нашей находкой. В нем видели нового Жана Жене[82] или Люсьена Фрейда[83]. Я полюбила художника. Но не человека. В конце концов в две тысячи пятнадцатом мы встретились в одном экспертно-аналитическом центре, занимающемся условиями содержания заключенных, осужденных на длительные сроки.

Собески наверняка был маленьким королем подобных вечеринок. Человек, который все повидал, все знает и способен разглагольствовать до рассвета.

– Я никогда еще не встречала столь неприятного человека, – продолжала она со странной гримасой. – Однако за внешностью этого грубого койота, не просыхающего с утра до вечера, я что-то почувствовала. Потерянное, изломанное существо, всецело отдававшее себя живописи, наркотикам и сексу, только чтобы забыть потерянные семнадцать лет, проведенных в черной дыре, за решеткой.