Земля мертвых - Жан-Кристоф Гранже

– Идите за мной, – сказал медбрат, поклонившись на японский манер.

Другая комната, с аптекарским шкафом и «холодильником». Вот здесь вершились дела серьезные. Медикаменты хранились под ключом. А «холодильником» служил длинный охлаждаемый ящик под третьей кроватью, похожей на смотровой стол. Медбрат сдвинул ее, толкая по полозьям.

Труп был завернут в белую простыню, складки которой застыли, как мраморные, напоминая надгробия в глубине флорентийских церквей.

Хозяин обнажил тело до пояса: Собески, казалось, еще уменьшился в размерах. Его фигура напоминала подростка. Корсо невольно вспомнил его при жизни: худая физиономия, кривая усмешка, хищные гнилые зубы. Соб-Елдоб.

– Это ужасно, – заметил медбрат, сложив обе руки на уровне паха: то ли священник, то ли мальчик, которому хочется писать.

– Что именно ужасно? – раздраженно спросил Корсо.

– Я внимательно следил за процессом. И я хорошо его знал. Я спец по его истории.

Этого только не хватало.

– И что с того? – возразил Корсо, уже не скрывая враждебности.

– Он не успел доказать свою невиновность.

Голос медбрата стал низким, словно гудение колокола.

– Его ведь приговорили, верно?

На лице мужчины появилась огорченная улыбка, адресованная, судя по всему, непосредственно Корсо.

– Да ладно вам, майор, вы не хуже меня знаете, что подобное дело заслуживает большего, нежели два часа в совещательной комнате.

– В любом случае, – пробурчал Корсо, – он не был безвинным.

– Но в чем он был действительно виновен? – спросил тот, возводя глаза к потолку, как если бы Господь самолично собирался ему ответить.

– У него в последние дни был подавленный вид? – спросила Бомпар.

– Он перестал есть, отказывался разговаривать. Уходил в себя…

– Он не оставил записки, – прервал его Корсо, – или хоть чего-то?

Мужчина поочередно оглядел их, предвкушая эффект, потом бросил:

– Он оставил кое-что получше.

Медбрат направился к аптечному шкафу, отпер его несколькими разными ключами. Сейф с избавлением от боли, химическим сном, искусственным бредом…

Показались серые пластиковые ящички, некоторые с этикетками, другие просто подписаны фломастером. Он открыл один из них и достал опечатанный пакет.

Вернулся и положил его прямо на тело, между двумя застывшими складками простыни.

– Что это? – удивилась Бомпар.

– Шнур, на котором он повесился.

Корсо уже понял: сквозь прозрачный полиэтилен был виден свернутый электрический провод в пластиковой оплетке, заканчивающийся петлей с чем-то вроде скользящего узла. Он тут же узнал любимый узел убийцы из «Сквонка»: восьмерка, которую преступник оставлял разомкнутой в знак «бесконечности и далее».

Но на этот раз восьмерка была замкнута.

Собески оставил им послание: с его самоубийством череда смертей закончится.

85

Дурацкая мысль – она как порок. Если уж пришла в голову, от нее не избавиться.

В тот же день Корсо попытался связаться с Клаудией Мюллер по сотовому. Никакого ответа. Он не знал, почему ему хочется с ней поговорить. Выразить соболезнования? Он был бы неискренен. Вытянуть из нее какую-то дополнительную информацию? Неподходящий момент. Воспользоваться ситуацией, чтобы сблизиться с ней? Еще того хуже. Клаудия, конечно же, считает, что смерть ее ментора на его совести, причем целиком на его, Стефана Корсо, упертого и тупого копа.

И все же на следующее утро, в четверг, 7 ноября, он решил нанести ей визит. Он все выяснил: Клаудия Мюллер проживает сейчас на улице Миромениль. Один раз не считается, и он сел в метро на станции «Данфер-Рошро», купив все главные газеты: узнать, что пишут в прессе. Мнения разделились на два лагеря, как у Корсо с Бомпар: одни полагали, что самоубийство Собески – это признание его виновности, а другие считали, что его поступок, наоборот, продиктован отчаянием невиновного, которого ошибочно осудили.

Никто не знал о существовании узла – в прессу информация еще не попала. Но и сама деталь была двусмысленной. Самое очевидное объяснение: использовав узел преступника, художник заявлял, что он убийца. Но для тех, кто знал Собески – а Корсо его знал, – это могло означать и последнюю провокацию. Способ сказать: «Вы этого хотели? Что ж, получайте. Хоть вы и не поймете, я даю вам окончательное доказательство того, что все вы – чертова банда мудаков».

В действительности Корсо больше не собирался докапываться, кто убил, кто солгал и кого убили. Он решил перевернуть страницу. Самоубийство Собески стало финальной точкой.

А вот от красавицы отказаться непросто.

В конечном счете истина очень проста: он хотел воспользоваться смертью художника, чтобы еще раз увидеть Клаудию Мюллер. Если дурацкая мысль постоянно крутится у вас в голове…

Ее дом не был одним из османовских монументальных сооружений, крепких и бравых, которыми славится Восьмой округ, нет, он представлял собой узкое кирпичное строение, напоминающее высокую башню.

Код не понадобился, грузчики заблокировали дверь, оставив ее открытой. Корсо вообразил, что переезжает сама Клаудия… Он стал карабкаться по винтовой лестнице – скорее уж восемнадцатый век, чем девятнадцатый, – сталкиваясь со здоровяками, тащившими кучу упакованных предметов и рам. Корсо задумался, не подарил ли Собески одну из своих работ Клаудии. И тут же подавился невысказанным сарказмом. Неподходящий момент, чтобы пороть всякую чушь. Совсем неподходящий…

Он уже миновал третий этаж и продолжал подниматься, как вдруг через приоткрытую дверь заметил Клаудию собственной персоной. Сидя в гостиной на диване, с которого еще не сняли суконный чехол, она что-то набирала на мобильнике. В ясном зимнем свете ее профиль выделялся на фоне синего неба – штор на окнах еще не было – с четкостью и резкостью порезов бритвой на полотнах Фонтана́[81].

Корсо в восхищении замер. Упрямый выпуклый девичий лоб, прямой нос, словно изваянный в благословенную эпоху греческих скульпторов, идеально очерченные губы и, наконец, брови, которые могли бы показаться слишком заметными, но вместо этого возносили произведение в целом на вершину элегантности. Возможно, Клаудия обладала потрясающими человеческими качествами, волнующим прошлым, природным очарованием и чем угодно вдобавок, но на все это, вместе взятое, было плевать. Корсо околдовывала ее физическая красота.

Катрин Бомпар, когда рассуждала о любви – а с ней это случалось, как ни странно, довольно часто, – говорила: «Мужчины любят только то, что снаружи, а женщин интересует только то, что внутри. Нам нравится плод и его вкус. Они довольствуются кожурой».