Босиком - Элин Хильдебранд

— Что-то есть, — солгала Бренда. На самом деле она чувствовала себя слабой и уставшей. Разговор с Уолшем ныл, словно ссадина на коленке, каждый раз, когда Бренда о нем вспоминала.

Эллен Линдон поправила больную ногу и через несколько мгновений уже спала. Бренда вылезла из постели и укрыла маму простыней.

Базз Линдон был на кухне с Тедом, Блейном и Портером, но насчет завтрака никто и не шевелился. Они ждали, пока его приготовит женщина, подумала Бренда. Эллен Линдон и Вики сами сотворили этих монстров. Но поскольку Эллен спала, а Вики не было дома, оставалась одна Бренда. Она надеялась, что им понравится холодная каша. Бренда достала «Чириоз» и начала заливать хлопья молоком.

— Привет, папуля, — сказала она, целуя отца в небритую щеку. В отличие от жены, у Базза Линдона был такой вид, словно он пять часов поспал в каком-то придорожном мотеле.

— О дорогая, — сказал Базз. — Как ты?

— Прекрасно, — ответила Бренда. — Мама уснула.

— Да, она устала, — сказал Базз. — Когда мы можем поехать повидаться с твоей сестрой?

— У нее магнитный резонанс в девять, — произнес Тед. — Что означает, что мне уже пора собираться. Они закончат где-то к одиннадцати. К тому времени врачи уже должны выяснить больше.

Бренда расставила тарелки с «Чириоз», сделала кофе и даже умудрилась накормить Портера. Появилась Мелани и, поприветствовав Базза Линдона, нажарила тарелку тостов. Чуть позже на кухне появилась Эллен Линдон. Она села за стол и стала нарезать фруктовый салат. Блейн прыгал по дому. Мальчишки были возбуждены неожиданным приездом бабушки и дедушки. Приехали новые зрители!

— Вы пойдете с нами на пляж? — спросил Блейн.

— Дедушка пойдет с вами, — сказала Эллен Линдон. — После того как мы повидаемся с вашей мамочкой.

Бренда скрылась с кофе на веранде за домом. В кухне было шумно и полно народу, и, хотя приезд родителей создал праздничную атмосферу, в доме все же было странно, словно на похоронах. Были все, кроме Вики.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — молилась Бренда. В саду за домом все трепетало и щебетало в ответ: бабочки, пчелы, кусты роз, забор, зеленая трава, голубое небо, малиновки, крапивники, солнечный свет. Если где-то и был Бог, то он был в саду за домом, но никак невозможно было определить, слышит он ее или нет!

Кто-то положил руки Бренде на плечи. Крепкие мужские руки. Отец? Базз Линдон говорил только по существу: «Может ли твоя мать что-нибудь сделать? Кому-нибудь нужны деньги?» Вообще-то да, Бренде нужны были деньги, но она уже поняла, что ни у кого не будет их просить, даже у отца. Она сама вернет свой долг — найдет работу, выплатит деньги. Она провела достаточно ночей в колыбели сильных женщин, чтобы понять: это правильное решение.

У ее уха послышался голос:

— Бренда. — Голос говорил шепотом; он был слишком глубоким для ее отца. Руки у нее на плечах принадлежали не ее отцу. Их прикосновение было иным. А потом этот голос: Бренда. Бренда была сбита с толку; она обернулась.

Бренда поставила кофе, испугавшись, что может его разлить. У нее дрожали руки. Уолш был здесь! Не в ее мыслях, а во плоти: его темные волосы были коротко подстрижены, оливковая кожа отливала бронзой на солнце, и на нем была белая спортивная рубашка с короткими рукавами, которую Бренда никогда на нем раньше не видела. Он улыбнулся ей, и у нее все перевернулось в желудке. Это был он. Он! Единственный «он», который имел значение, — Уолш, ее студент, ее австралиец, ее любовник. «Я не мог ждать». Должно быть, он вылетел из Нью-Йорка, как только повесил трубку. Бренда хотела знать все: как он сюда попал, почему решил приехать, как долго собирался оставаться, но она заставила себя не думать. Стоп! Он был здесь. Единственный человек, который приехал сюда только ради нее.

Она приложила руку к губам и расплакалась. Уолш обнял ее. Бренда растворилась у него на груди. Прикасаться к нему, держаться за него, обнимать его казалось чем-то запретным. Это всегда казалось подлым, словно она пыталась что-то украсть. «Романтические или сексуальные отношения между преподавателем и студентом запрещены». Но это больше не имело значения.

Мы не выбираем любовь; она выбирает нас, правильно или нет, — и понимание этого стало определенным ответом на молитвы Бренды.

Любовь — это все, что имеет значение.

* * *

Когда Джош вылез из воды на Нобадир-бич, отряхиваясь, словно собака, он подумал, что вообще не сможет написать о том, что случилось с ним этим летом. Его так сильно ранили, что он заслуживал медаль «Пурпурное сердце», но, с другой стороны, он кое-что понял (разве нет?). Теперь он понимал, что такое трагический герой.

— Ты почувствуешь историю, как приближающийся шторм, — говорил Чес Горда. — Волосы у тебя на руках станут дыбом.

Эти слова четко раздались в ушах — может, потому, что все вокруг действительно походило на приближающийся шторм — темные клубящиеся облака надвигались с моря. Весь день была прекрасная погода — светло, солнечно и безветренно, — но это только раздражало Джоша. У него голова раскалывалась с похмелья после встречи с Заком, и теперь, когда Джош был, собственно говоря, безработным, он чувствовал себя никому не нужным. Он весь день пытался записать в дневник свои чувства — но в итоге просто просидел на своей незастеленной кровати, думая о доме номер одиннадцать по Шелл-стрит, а затем ругая себя за то, что думает об этом. Сотовый Джоша разрывался от звонков. Три раза звонил Зак (чтобы извиниться?), и Джош не стал отвечать. Дважды на дисплее высвечивалось «Роберт Паталка», и тут уж Джош точно не намерен был отвечать на звонок.

В пять часов он немного успокоился. Ему было жарко, и он был удручен — он не смог зафиксировать на бумаге никаких стоящих мыслей. Ему нужно прибраться, собрать вещи и кое-что постирать перед отъездом, но в таком состоянии ему не хотелось этим заниматься. Джош думал только о том, как поедет купаться на Нобадир-бич; тем не менее он заставил себя подождать, пока большинство отдыхающих уйдут с пляжа. Он не мог видеть на пляже других детей или других родителей; он не хотел наблюдать за тем, как весело остальные проводят последние летние дни. По пути на пляж Джош решил, что сегодня не будет готовить ужин отцу. По дороге домой он купит пиццу, а если Тому Флинну захочется салата «Айсберг», он сможет приготовить сам.

Джош проплавал почти час, и плавание подняло ему настроение. Он гордился тем, что не позвонил в дом номер одиннадцать по Шелл-стрит, — если он им больше не нужен, пусть так и будет, пускай это будет взаимно, — и он был рад, что победил свое желание остановиться у больницы и сходить узнать, все ли в порядке с Вики. Он больше не мог заниматься их проблемами. Ему нужно было идти дальше. Джошу становилось грустно, когда он думал о мальчиках, но у него на календаре были отмечены дни их рождения, и он обязательно отправит им подарки — большие шумные грузовики, решил он, с мигалками и музыкой, которые будут сводить Вики с ума. При мысли об этом Джош впервые за весь день улыбнулся.