Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

Проанализировав отличия взглядов Посошкова от классических норм «меркантилизма», Шамбр присоединяется к тем советским авторам, которые считают концепцию Посошкова результатом осмысления явлений русской действительности. При этом Шамбр допускает косвенное (почерпнутое из бесед с иностранцами) знакомство Посошкова с западноевропейскими источниками. Кроме того, он указывает на черты сходства взглядов Посошкова с идеями Анджея Фрыча Моджевского (1561 г.), переведенного в конце XVII в. на русский язык. Польскую экономическую мысль XVI в. (Коперник, Моджевский) Шамбр считает возможным общим источником теорий французских экономистов XVII в. и Посошкова. Эту гипотезу автор предлагает как объяснение сходства взглядов Монкретьена и Посошкова[1165].

Во французской литературе обращено внимание также на историю местного управления в России XVIII–XIX вв. Изучается она скорее в социологическом, чем в конкретно-историческом плане. Административной практике первой половины XVIII в. посвящена компилятивная статья С. Блан, написанная под сильнейшим влиянием трудов русских историков конца XIX – начала XX в. – Μ. М. Богословского, П.Н. Милюкова, Ю. В. Готье и др. Автор в общем и целом разделяет их представление о том, что русское провинциальное дворянство не создало корпораций, которые явились бы органами власти на местах, а превратилось в «добровольную бюрократию» – сборщиков податей[1166]. Но видеть в земельном дворянстве просто чиновничество значит отрицать роль феодальной собственности на землю как источника политических привилегий и приписывать эту роль государству, придавая ему надклассовый характер.

Вместе с тем такое понимание взаимоотношений между русским дворянством и государством еще очень распространено в зарубежной историографии. Американский историк М. Раев, напечатавший во французском журнале статью об основных тенденциях развития администрации и общественной психологии в России 1725–1861 гг.[1167], стремится доказать, что в дореформенный период не было идеи постепенного, «органического» развития: вместо нее господствовал, с одной стороны, дух правительственного централизма, с другой – дух революционной перестройки. Причины этого явления автор видит в отсутствии дворянской корпоративности и в развитии юридической мысли в двух крайних направлениях: централистском («консерваторы») и естественно-правовом («радикалы» или «либералы»)[1168]. Причины неразвитости дворянской корпоративности были, по мнению Раева, следующие: 1) отсутствие профессионального и кастового образования (учебные заведения давали только «общую культуру»); 2) распыленность земель одного и того же дворянина по нескольким губерниям или уездам; 3) тот факт, что «лучшие», наиболее образованные представители дворянства жили в столицах, в провинции же оставались невежественные и апатичные.

Рассматривая дворянское самоуправление как простое средство содействия государственным чиновникам, автор стремится показать отсутствие у местного дворянства реальной политической власти. Но ведь именно в руках дворян была сосредоточена вся полнота власти в отношении крепостных – основной массы населения России, и власть эта имела не только частноправовой, но и политический (судебно-полицейский) характер. Осуществляя власть над крепостными, помещики действовали в первую очередь в своих собственных, а не в общегосударственных интересах.

Эволюцию экономики и социальной структуры в рамках дореформенного общества Раев противопоставляет «постоянству», неизменности административно-психологической сферы[1169]. В плане изучения идей, касающихся реформирования местного управления, представляет интерес статья Д. Стремоухова. Он рассматривает «Недоросль» Фонвизина в качестве источника по истории административной мысли. Автор считает, что Фонвизин фактически призывал генерал-губернаторов использовать свои права в том направлении, которое имела в виду императрица в «Учреждении о губерниях»[1170].

Анализ взглядов С. Блан, А. Шамбра и М. Раева ясно показывает, что в тех областях, где советская историография сделала крупный шаг вперед (изучение экономики XVIII–XIX вв.), зарубежные авторы считаются с достигнутыми успехами и попадают под влияние марксистской науки, там же, где схемы дореволюционных ученых не заменены ничем фундаментальным, мы видим возрождение в новых формах старых концепций.

Большой простор для всевозможных оригинальных построений чувствует зарубежная историография в сфере изучения судеб русской интеллигенции. В 1960 г. была посмертно издана посвященная этой теме статья русского эмигранта, профессора античной истории Д. П. Канчаловского (1878–1952)[1171]. Автор считает интеллигенцию специфическим продуктом русского национального характера (понятие «интеллигенция» впервые появилось в России). В интеллигенции, по мнению Канчаловского, нельзя видеть категорию экономического, юридического или профессионального порядка: это «социально-психологическая» категория, под которой понимается критически мыслящая часть общества, видящая свою цель не в практической деятельности, а в обсуждении теоретических вопросов, в первую очередь социальных и политических, и абстрактных проблем морального характера, связанных с этими вопросами[1172]. В качестве черты, особенно свойственной дореформенной интеллигенции, автор указывает отсутствие профессиональных знаний (ср. аналогичное мнение М. Раева о характере обучения дворянства) и юный возраст представителей этой «социально-психологической» группы. Первым русским интеллигентом он считает В. Г. Белинского. Круг источников, использованных в статье, весьма ограничен – это главным образом сочинения А. И. Герцена. Фактическими доказательствами тезисов автора статья отнюдь не изобилует.