Родина - Фернандо Арамбуру

Вскоре в глубине квартиры послышались шаги, они приближались к двери по деревянному полу. Дверь открылась. Девушка с короткими светлыми волосами посмотрела на нее не сказать чтобы враждебно, нет, но и не дружелюбно. Сначала она глянула Нерее в глаза, потом перевела взгляд на чемодан, потом снова – уже нахмурившись – уставилась в глаза. Пухленькая, с тонкими губами немка даже не пыталась с ней заговорить, не предложила войти. С самой любезной улыбкой Нерея спросила:

– Клаус-Дитер?

Девушка повторила – поправила? – имя, но уже довольно громко, обернувшись внутрь квартиры. И, не дожидаясь, пока тот, кого она звала, появится на сцене, начала что-то говорить/упрекать его на своем языке. Да, она и вправду отчитывала его. Нерея не понимала ни слова, но в то же время вроде бы и понимала. Искаженное злобой лицо, резкий голос – это язык универсальный. И тут же в прихожей возник Клаус-Дитер. Смущенный, покрасневший, серьезный, он как-то блекло и безучастно поздоровался и протянул Нерее руку для пожатия, даже не подумав выйти и обнять ее, не пригласив войти в квартиру. На ногах у него были огромные поношенные тапки. Да и шерстяной жакет с растянутыми рукавами тоже был не из тех, что могут очаровать принцессу.

И тут девушка в первый и единственный раз обратилась к Нерее. По-английски:

– He’s my boyfriend. And who are you?[92]

К тому времени Нерея уже поняла суть происходящего. Сначала она сказала девушке, стараясь четко произносить слова и очень спокойно:

– I thought he was my boyfriend[93].

Потом, не дожидаясь ответа, пристально посмотрела ему в глаза:

– Мне придется ночевать на улице?

Понятно, что ту девушку вывела из себя попытка незнакомки напрямую обратиться к ее парню на непонятном языке.

Теперь она начала кричать уже гораздо громче, угрожающе покачала пальцем и треснула Клауса-Дитера по руке, а потом с воплями удалилась куда-то в глубь квартиры. Клаус-Дитер остался один на один с Нереей. Но даже теперь он не вышел к ней, не переступил порога.

– Я жалею проблема. Ты ждешь, пожалуйста, здесь. Я звоню Вольфганг, да? Он, большая квартира, чтобы ты спать.

Медленно закрывая дверь, он повторял – нервно, униженно, приблизив лицо к щели, на своем убогом испанском, – что сейчас позвонит Вольфгангу. Нерея около минуты постояла на лестничной площадке. Смеяться тут надо или плакать? И что, черт побери, теперь делать? Из-за двери доносились голоса и рыдания девушки. Забирай его себе, красавица. Я тебе его дарю со всеми потрохами.

Она спустилась на улицу, волоча свой тяжелый чемодан, у которого хоть и есть колесики, но на лестнице толку от них никакого. Неужели все, между ними случившееся, было с самого начала основано на том, что они друг друга не понимали? Наверное, он не умел как следует объясниться, наверное, до меня что-то не дошло. Но тогда почему – и письма, и настойчивые просьбы приехать, и адрес, и дата приезда, и… Неужели он обычный мерзавец? Нет, лучше сказать так: неужели я влюбилась в такого мерзавца? И поссорилась с матерью из-за мерзавца? А вдруг мерзавка – это я сама? Ладно, а что теперь делать мне, умирающей от усталости, здесь, в чужой стране?

По-прежнему лил дождь, хотя и чуть послабее, а просвет в небе сделался шире и уже растянулся почти надо всем городом. Еще не стемнело, но дело шло к тому. Она по-английски спросила, где the city centre. И двинулась в указанном направлении. Пересекая то, что очень напоминало университетский кампус, она увидела парня, шагавшего в противоположном направлении, и готова была поклясться, что это Вольфганг – он прошел где-то метрах в двадцати от нее. Она не была уверена на сто процентов, но окликать его не захотела. В Сарагосе было одно, а здесь – совсем другое.

У нее слипались глаза, болели ноги, ей хотелось пить. Но вот думать ни о чем не было сил. Ни о чем? Клянусь, в тот миг мне на все было наплевать. Зато я внимательно оглядывала фасады встречных домов в поисках спасительного слова. Какого? Какого-какого – слова “отель”. На одной из многочисленных улиц я его наконец увидела. Дорогой, дешевый, чистый, грязный? Ей уже было все равно. Войдя в номер, Нерея тотчас выпила целую бутылочку минеральной воды. К этому и свелся весь ее ужин. Еще не было и девяти, когда она легла спать. И сразу же заснула.

В восемь часов утра, приняв бодрящий душ, Нерея спустилась вниз на завтрак. Набирая еду в тарелку, она с благодарностью вспомнила отца. Ведь без тебя я никогда не смогла бы позволить себе всю эту роскошь. Злополучная вчерашняя история не оставила ни единой царапины у Нереи в душе. Странно, правда? Разве не полагалось ей впасть в отчаяние? Почему же у нее возникло чувство облегчения? Вывод она сделала быстро: парень, в которого она влюбилась в Сарагосе, ничего общего не имел с тем вчерашним недоумком в тапках и шерстяном жакете. Акцент, с которым тот, другой, говорил по-испански, казался ей пленительным; а тот, с которым говорил вчерашний олух, хотя и был тем же самым акцентом, вызвал у нее отвращение. И что теперь будет с ее тремя наполовину белокурыми детками? А ничего, девушка, с ними не будет, в свое время родятся какие-нибудь другие. Люди приходят в этот мир так, будто это выигрыш в лотерею. Такой-то и такой-то – добро пожаловать, поздравляем, тебе выпал шанс родиться. Человеку дается тело, дается место в материнской утробе, и наконец его рожает женщина, которую обычно называют матерью. Нерея взяла себе два круассана. Осторожно, Нерея, от счастья толстеют. Поднос, где стояли мисочки с мармеладом и разными сортами меда, выглядел очень соблазнительно.

В хорошем настроении, отдохнувшая (она проспала без просыпа одиннадцать с половиной часов), умытая и сытая. Ну а что теперь? Она раздвинула шторы и выглянула в окно: пасмурно, но дождя нет, низкие дома, мусорная машина, двое рабочих в светоотражающих жилетах копаются в траншее. Как будто я попала в маленький поселок. Возможность встретиться на улице с Клаусом-Дитером, или с его пухлявой девицей (твой вегетарианец обманывал тебя, дорогая, в Испании он за милую душу уплетал креветок), или с любым другим немецким студентом из Сарагосы заставила ее отказаться от мысли получше познакомиться с Гёттингеном. Может, вернуться домой? Это было бы очень унизительно! Что-то ты, дочка, слишком быстро пожаловала назад? Да просто я…

Прежде чем тронуться в путь, она решила облегчить свой чемодан. К черту все – диски, книги, “Адокинес дель Пилар”[94], коробка “Арагонских фруктов”, четыре бутылочки пива – такие, какие они с ним обычно вместе пили в барах Сарагосы, – а также другие подарки, приготовленные для главной любви ее жизни. И еще толстенный испанско-немецкий словарь, грамматика, сборник упражнений с ключом на последних страницах и прочие вещи, которые, если рассуждать здраво, пригодились бы ей только в том случае, если бы она надолго задержалась в Германии. Обслуга гостиницы очень обрадуется, обнаружив, что в этом номере ночевала племянница Санта-Клауса. Да, а вот и прядь белокурых волос – память о страстной любви, прядь, к которой она с таким благоговением относилась до вчерашнего дня, а сегодня смотрит на нее с омерзением – как на что-то тошнотворное (Нерея, не злись). Прядь она бросила в унитаз.