Родина - Фернандо Арамбуру

Без тайников дело затевать не имело смысла. В этом все трое были согласны. Незадолго перед тем они послали руководству первое донесение. Подробно описали их общую квартиру, дали характеристику зоне действия, попросили машину и необходимые материалы. Иными словами, что касается лично их, то они уже готовы действовать. Правда, Пачо согласился бы хранить оружие и взрывчатые вещества прямо в квартире. Чопо был категорически против. И объяснил почему. За Хосе Мари оставалось последнее слово, поскольку он являлся главным в группе, и он взял сторону Чопо, решив, что дома они могут держать исключительно оружие, необходимое для самозащиты и безотлагательного использования.

– Если мы оставим все прочее в тайнике, этим смогут воспользоваться и другие товарищи в случае, если сами мы попадем в лапы полиции. Так что пора уже начинать готовить тайники.

Первый шаг – купить пластмассовые бидоны. Это легко. А перевезти их, не вызывая подозрений? Нужна была машина.

Пачо:

– Угоним какую-нибудь – и всех дел.

Чопо вышел из себя:

– Ты просто всяких фильмов насмотрелся.

Потом обещал взять эту задачу на себя. И решил ее. Как? Достал два синих пластмассовых бидона, совершенно новых, с большими закручивающимися крышками, объемом двести двадцать литров каждый. Кто-то одолжил ему фургон. Кто? История умалчивает. Он на такие вопросы отвечать отказывался. А так как мы настаивали, объяснил, что машину дал его двоюродный брат, водопроводчик. А там поди узнай, правду он сказал или нет. Чопо спрятал оба бидона в том самом разрушенном доме рядом с шоссе на Игару. В бидонах лежали лопаты, тоже новые, чтобы было чем выкопать ямы. Этот тип и вправду не упускал из виду ни одной мелочи.

– Мать твою, Чопо, не пойму, чего мы за тобой таскаемся, мы тут явно лишние.

– Все надо делать или по уму, или вообще не делать.

Черт, а не парень. Цены таким нет. Многие лидеры ЭТА и в подметки ему не годились.

Как-то с утра пораньше они втроем отправились в сосняк. Шли спокойно, слушали пение птиц, закопали бидоны – один тут, другой чуть повыше. Потом засыпали эти места сухой сосновой хвоей. Никто бы не заметил, что здесь рыли землю.

Лежа на тюремной койке, Хосе Мари вспоминал.

Утром 9 октября Нерея села в поезд, который должен был доставить ее в Париж. Там после обеда она перейдет на другой вокзал и, прежде чем следовать дальше в спальном вагоне, будет иметь в своем распоряжении несколько часов, чтобы побродить по окрестностям Северного вокзала, если, конечно, удастся оставить багаж в надежном месте.

Приблизительно в тот же час Биттори, которая не пожелала проводить дочку к поезду – я? еще чего! – отправилась на кладбище. На сей раз – пожалуй, в первый и последний – она поднималась на холм пешком. Ей нужен был свежий воздух и физические усилия, чтобы справиться с бешенством, сжигавшим ее изнутри. До самого последнего момента она надеялась, что Нерея заглянет к ней в комнату и скажет: ama, ты права, я никуда не поеду. И вправду не поедешь? Да, это было чистое безумие, сама не знаю, как мне такое пришло в голову. Но дочка не заглянула. И тогда Биттори, не один час пролежав в постели без сна и чутко прислушиваясь к сборам Нереи, решила ее не провожать.

В сердцах, а также из-за спешки Биттори забыла дома непременную свою пластиковую подстилку. Ну и ладно. День был солнечным, и могильная плита оказалась сухой – а пыль с юбки я потом уж как-нибудь отряхну.

– Она уехала. Да, Чато, уехала. Твоя дорогая доченька, свет очей твоих, помнишь? Так вот, она нас бросила, и, судя по всему, навсегда. У нее там, в Германии, видишь ли, любовь. Правда, особых подробностей я из нее не вытянула, не думай. Мне об этом рассказал Шавьер. Если бы не он, я бы и вообще ничего не узнала. Мне она только сообщила, что уезжает, да, сообщила, но я-то думала… Ну, сам знаешь, что я думала. Нет, эта не вернется. Этой на нас наплевать. Потом она назвала мне имя своего любовника, но неужели я, по-твоему, могу запомнить такое необычное слово? А ведь сколько денег мы потратили на ее учебу. И теперь к чертям собачьим блестящее будущее. Ну что она будет там делать, если даже языка не знает? Гладить этому немцу рубашки? Я даже фотографии его не видела. А ты лежишь себе тут и не можешь отругать эту вертихвостку как следует. Эгоистка она самая настоящая, вот и весь сказ. А ведь могла стать адвокатом… Открыть собственную контору, жить себе припеваючи и стать гордостью своего покойного отца. Так нет же. Сам увидишь, как она протрынькает денежки, которые ты ей оставил. И глазом не успеем моргнуть.

Как ни странно, на вокзал неожиданно явился Шавьер:

– Я ведь не знаю, когда мы с тобой снова увидимся, поэтому хотел обнять тебя на прощанье.

– А твоя работа?

– Договорился с товарищем.

Они обменялись какими-то ничего не значащими фразами, порадовались солнечному утру. Оба притворялись. Но она не выдержала: напрасно он открыл матери, зачем Нерея уезжает, лучше бы она сама ей все объяснила, написав длинное письмо уже из Германии или позвонив по телефону. Рано или поздно ama все узнала бы. Как бы она среагировала? Наверняка точно так же, но дело, по крайней мере, обошлось бы без отвратительной ссоры, которая случилась у них накануне.

Шавьер был с ней не согласен и заговорил профессорским тоном, сопровождая свои доводы профессорскими жестами:

– Нет, знаешь ли, в таком случае ты должна была и от меня скрыть свои планы. Я вовсе не намерен утаивать что-либо от матери, о чем бы ни шла речь. И дело вовсе не в том, узнает она о чем-то или нет. Для себя я допускаю только честное и искреннее поведение по отношению к ней.

– Ну так будет тебе известно, что после твоего вмешательства я уезжаю с камнем на сердце. И, как видишь, от радости не прыгаю, хотя надеюсь, что настроение у меня улучшится по мере приближения к цели. Вчера вечером мы поссорились довольно серьезно. Она ведь не случайно не захотела меня проводить. И дома со мной не попрощалась. Наверное, если бы ты держал язык за зубами и позволил бы мне поступать так, как я наметила, мы бы до такого не дошли.

– Тактика оказалась неверной. Это ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать другое: я не нуждаюсь в твоей опеке. Я уже не маленькая. Поверь, у меня нет желания тебя чем-то уязвить. Я знаю, куда еду и зачем. Оглянись вокруг, посмотри. Хоть одна подруга явилась проводить меня? Здесь у меня нет ни подруг, ни друзей. И как мне жить дальше в подобном месте? Гнить заживо в одиночестве? Поселиться с матерью? По воскресеньям мы будем обедать втроем и есть запеченную в духовке курицу, а на десерт – дружно проливать слезы?

– То, что ты говоришь, несправедливо, и ты действительно стараешься меня уязвить, хоть и отрицаешь это.

– Тебе хотелось бы, чтобы я никуда не уезжала, правда?

– Ни в коем случае. Я пришел, чтобы пожелать тебе всего самого наилучшего.