Роковая тайна сестер Бронте - Екатерина Митрофанова

— Ну-ну, Аннабелла! — резко прервал ее восторженные излияния мистер Робинсон. — Так он, вдобавок ко всему прочему, развлекал тебя своими стихами? Что ж, понимаю… — промолвил он, печально вздохнув.

— Они с Эдди читали эти стихи на уроках… — пробормотала его супруга не слишком уверенным тоном. — А затем наш сын учил их наизусть и помногу раз перечитывал мне.

— Мне не составит труда проверить подлинность твоих слов, — заявил Эдмунд Робинсон после некоторого раздумья. — Однако в данном случае я, пожалуй, предпочту проявить снисходительность и предположить, что ты сказала правду… Но — к делу, дорогая! Что же, ты настолько увлеклась стихами, что соблазнилась плотью их создателя? — в голосе хозяина Торп Грина звучал язвительный сарказм.

— Эдмунд, умоляю тебя, пойми меня правильно! — миссис Робинсон, отчаянно задыхаясь, снова бросилась на колени. — Знаю, это может показаться нелепым до безрассудства, но стоило мне лишь представить, что блестящие способности этого юноши глохнут, ржавея в стоячем болоте, что озаривший его сознание дивный благостный дух постепенно его покидает, — мне становилось страшно. Часто мне доводилось видеть его в состоянии мрачной задумчивости. Нетрудно было догадаться, что тусклые, однообразные трудовые будни действуют на него губительно, подтачивают его природный задор, вскармливающий вдохновение. Я просто не могла оставаться в стороне и спокойно смотреть, как гибнет столь яркий самобытный талант. Уверяю тебя, Эдмунд, всеми моими помыслами двигало лишь отчаянное бескорыстное стремление во что бы то ни стало помочь этому несчастному юноше, вытащить его из той устрашающей бездны, которая стремительно его поглощала.

— Иными словами, буйное воображение этого молодого человека быстро растратило свою природную энергию и явно нуждалось в дополнительной подпитке. И ты, моя дорогая женушка, на протяжении всего этого времени, судя по всему, весьма успешно его кормила. Не так ли?

Аннабелла Робинсон виновато спрятала глаза под дрогнувшими и резко опустившимися пышными угольно-черными ресницами.

— Теперь же, как я понял, ты намерена облагодетельствовать этого… юношу еще и материально. Быть может, ты с нетерпением ждешь моей смерти, чтобы поскорее сделать его новым хозяином Торп Грина? Как знать?

— Замолчи, Эдмунд! Как ты можешь?!

— Как бы то ни было, я не дам вам такой возможности, так и знай, дорогая! Клянусь всем святым, он никогда не станет владельцем этого поместья!

Аннабелла Робинсон вздрогнула и поднялась с колен. Ослабшая рука ее супруга поймала ее изящную кисть, покоившуюся у него на груди; он из последних сил горячо сжал нежные пальцы своей прелестной жены.

— Ты долго старалась уверить меня в том, что не любишь его по-настоящему. Я хочу, чтобы ты сейчас поглядела мне в глаза и повторила свои слова… если только ты сможешь сделать это!

Миссис Робинсон отвернулась от него, резко отняв свою руку, и украдкой отерла горькие слезы, внезапно застлавшие взор. Для пасторского сына, продолжавшего тайком наблюдать за картиной, разворачивающейся между его почтенными нанимателями, это волнующее зрелище стало последней каплей. Сердце его было разбито, но видеть слезы на глазах той, кого еще недавно он всей душою боготворил!.. Безмолвно взирать на ее отчаянные терзания — нет, это было выше его сил! Юноша инстинктивно пригнулся, повернулся к смежной двери, неслышно приоткрыл ее и хотел было осторожно пробраться в классную комнату, но мгновенно замер, ибо в сумеречной тиши зазвучал чистый, мелодичный голос миссис Робинсон, окрашенный такой неподдельной убедительностью, что походил на вынесение приговора.

— Я не люблю его, честное слово… Но обещай мне одну вещь, Эдмунд.

— Какую вещь?

— Это то, о чем я просила: не выставляй бедного мальчика на улицу! Будь милосерден!

— Хорошо, дорогая, я подумаю, как быть с этим юношей. Мы обсудим это в другой раз. А сейчас я слишком устал… и хотел бы немного побыть один.

— Конечно, мой милый Эдмунд. Доброй ночи.

Послышался звук сочного прощального поцелуя и приглушенный скрип наружной двери, а затем легкие шаги почтенной миссис Робинсон раздались по коридору и очень скоро стихли в отдалении.

Содрогаясь всем телом и обливаясь холодным потом, пасторский сын ледяными трясущимися руками отворил смежную дверь и, не видя ничего вокруг, нетвердым шагом двинулся к выходу из классного кабинета. Он был оглушен, раздавлен, уничтожен, низвергнут с величественного престола Любви, усыпанного душистыми пурпурными розами, в беспросветную зияющую бездну ужасного вероломного Обмана. Он словно затерялся в открытом пространстве разверзнутой бездонной трясины, овеваемой незыблемым беспредельным мраком.

Почти в беспамятстве добрел он до своей одинокой комнаты и, совершенно сломленный физически и духовно, в изнеможении повалился на кровать.

Ночь напролет провел он без сна, терзаясь отчаянными сомнениями. «Неужели это правда?» — в смятении вопрошал он себя. В его воспаленном мозгу с лихорадочной быстротою мелькали, молниеносно сменяя друг друга, отдельные обрывки фраз из последнего бурного диалога хозяев всей этой жалкой роскоши. Она готова была поклясться в том, что не любит его! Она, чьи жаркие ласки и страстные объятия до сих пор еще хранили свой живой след на его юном теле. Ужели в ее восхитительных, блаженно дурманящих поцелуях таился жгучий яд, столь естественно и правдиво выдаваемый коварной обольстительницей за сладкий нектар?

Пасторский сын машинально поднял руку и тыльной стороной кисти брезгливо отер губы. Ему почудилось, будто он ощутил вдруг противный привкус поцелуев престарелого Эдмунда Робинсона, суровую и ледяную печать которых несли на себе ее уста.

«Так, значит, она любит его? Прекрасно! Пусть с ним и остается! — возбужденно рассуждал сам с собою пасторский сын. — Я завтра же без сожалений покину этот Люциферов[46]дворец и вернусь в Гаворт. Мне не нужны жалкие крохи с его стола! С меня довольно!»

Встал он рано утром вместе со слугами, едва только на востоке занялась заря. Лихорадочно собрав вещи и спрятав узелок, в котором помещалось все его добро, за пазуху, он поспешно спустился в переднюю и уговорил старую подслеповатую экономку отворить ему заднюю дверь, заявив, что ему необходимо прогуляться. То же самое ему пришлось сказать и привратнику. Несмотря на явную нелепость этой уловки, она все же удалась. Оказавшись за воротами Торп Грина, пасторский сын с неизбывной тоскою в сердце обернулся и бросил прощальный взгляд в сторону хозяйского особняка, величественно проступающего сквозь зыбкую пелену тумана и предстающего в пурпурном сиянии восходящего солнца.

Юноша торопливо отвел глаза от столь восхитительного райского видения и поспешил прочь. Хорошо еще, что он поднялся так рано, избавив себя тем самым от страшной обязанности объясняться со своими господами. Один лишь взгляд на прекрасную миссис Робинсон, один лишь отблеск сожаления в ее пленительных томных очах — и ему не достало бы духу переступить злополучный порог этого горделиво-сурового замка и оказаться за пределами судьбоносной усадьбы Торп Грин. Но теперь, хвала Небесам, он оградил себя от столь жестокой, мучительной пытки. Господь помог ему хотя бы в этом.