Гуннхильд, северная невеста - Елизавета Дворецкая

– Ты все-таки пришла… – прозвучал знакомый голос, но лицо темной норны Харальда оставалось неподвижным, губы не двигались. – Зачем?

– Я хочу знать мою судьбу, – с вызовом ответила Гуннхильд.

– Его судьбу, ты хотела сказать?

– Это и моя судьба!

– Ты так думаешь. Но у тебя еще есть выбор. На Кнютлингах лежит проклятье. Как и на всех, кто добивается в земной жизни слишком больших успехов – слишком много зла им приходится сотворить по пути. Слишком много прав попрать, слишком много крови пролить, родов прервать, клятв нарушить, сокровищ расхитить… Все это тянется за ними, как хвост дракона, становясь с каждым поколением тяжелее. Дракон начинает кусать сам себя – возникает раздор между родичами. Моя мать прокляла Харальда, сына Горма: он погубил ее сыновей, и она попросила богов перед смертью, чтобы его погубил собственный сын. Боги услышали ее – это исполнится. А я пошла еще дальше – я родила этого сына. Мститель за мой род вышел из моего чрева. И не важно, что за это мне пришлось заплатить жизнью. Не вздумай причинить ему вред! Предначертанного не изменить. И если мой сын не успеет стать взрослым, его месть возьмет на себя другой сын Харальда – рожденный тобой!

Гуннхильд вздрогнула, представив подобное, а Хлода продолжала:

– Теперь я – его норна, и я буду преследовать его, пока жизнь не опротивеет ему и он сам не станет искать смерти.

Пока она говорила, за плечами у нее будто росли черные крылья – сперва чуть заметные, как тени, они густели, становились плотнее. И вот за спиной норны Хлоды уже стоят еще две женщины. Они были закутаны в черное, но и сквозь покров Гуннхильд видела и узнавала их. Одна, средних лет, была такой же, какой она видела ее ночью на вершине холма. И в тот раз ведьма Улла была одета в сумрак. А вторая, Ульфинна, уже много лет была его неотделимой частью, так что от ее лица остался лишь голый череп.

Неколебимые, будто стоячие камни, они застыли, преграждая Харальду дорогу к счастью. Злые темные норны забрали в руки его судьбу.

Чужие проклятия волочатся за родом Кнютлингов, как драконий хвост, грязный и вонючий…

Гуннхильд опустила взгляд в источник. Там живет вся мудрость мира, так может, и ей перепадет хотя бы крошечная капелька!

А из источника на нее вдруг глянуло лицо – хорошо знакомое лицо с кривым шрамом и полуприкрытым глазом, с клочковатой полуседой бородой. «Сдается мне, Фрейя знает, что делать!» – насмешливо сказал седой и подмигнул. Глаз остался закрытым.

И как можно было раньше его не узнать?

Гуннхильд почувствовала себя увереннее. Ощутив за спиной чье-то присутствие, мельком оглянулась. Позади нее тоже стояли две женщины – старая и средних лет, со светлыми лицами в светлых одеждах, с белыми покрывалами на головах и связками ключей у пояса. Их лица она тоже отлично знала. Всю ее жизнь, от рождения до последних нелегких времен, эти две женщины, мать и бабушка, помогали и поддерживали ее и всех, кто был ей дорог.

– Помогите мне! – крикнула она и вдруг бросилась на Хлоду.

Та не ожидала ничего подобного и лишь слабо вскрикнула, когда Гуннхильд вцепилась в нее и со всей силы толкнула в источник. Сумеречная женщина сразу погрузилась с головой, а Гуннхильд, стоя на коленях, крепко держала ее за плечи, снова и снова погружая в кипящие струи.

С птичьим криком две темные норны кинулись на нее, но отлетели, как хлопья золы под порывом ветра: старая норна с лицом Асфрид встала у них на пути и подняла посох: попробуйте подойти, старые замарашки! Хлода вопила, если ей удавалось поднять лицо над водой; вот она схватилась за руку и платье Гуннхильд и потянула за собой. Но та норна, что с лицом Тюры, встала позади и крепко обхватила Гуннхильд за талию, не давая Хлоде утянуть ее в воду. Асфрид не подпускала к ним тех двух, а Гуннхильд изо всех сил кунала Хлоду в источник, одной рукой придерживала, а другой старательно терла ей лицо и волосы, пока они не стали совсем белыми. А потом вдвоем с Тюрой выволокла ее обратно на берег.

Хлода стонала, лежа на зеленой траве меж камней. Искрящаяся вода стекала с ее волос и одежды, стремительно испаряясь и собираясь наверху жемчужным облаком. Но теперь молодая женщина стала чистой, как из бани: струи источника съели все дурное и грязное, что в ней было. Кожа сделалась белее снега, волосы золотились, даже глаза, когда она их открыла, были не тусклыми кусочками тающего льда, а голубыми самоцветами вроде тех, что украшают франкские и греческие кубки.

– Теперь ты не сможешь причинить ему вреда! – выдохнула Гуннхильд, в изнеможении опустившись на траву.

Она запыхалась и тоже была вся мокрая, капли стекали по волосам и падали наземь. Но она сделала то, о чем мечтает каждый неудачник: отмыла добела свою черную судьбу, отчистила грязь. Отрубила хвост дракона.

– Этого… мало… – простонала Хлода, повернувшись к ней, но не вставая. – Мир… меняется. Новым королям мало быть потомками богов – они предпочтут стать рабами нового бога, лишь бы захватить еще больше власти на земле! Тот, кто сохранит верность старине, – проиграет. И Харальд знает об этом… Он сделает выбор – между богами и властью. Ты… отмыла меня… теперь он сделает тот выбор, что пойдет на пользу ему и Датской державе. Не знаю, какой это будет выбор. И ты не узнаешь. Пока ты с ним, он не сможет расстаться с памятью о богах, потому что ты, Фрейя, отчистила его судьбу и всегда теперь будешь рядом…

– Но сейчас ты зря теряешь время. – Кто-то тронул Гуннхильд за плечо, она обернулась и увидела склонившуюся над ней Тюру. – Он ищет тебя, свою богиню. Ищет в темном лесу своей судьбы. И если сейчас он не увидит огонь в твоей открытой двери, то может пропасть в чаще навсегда.

Гуннхильд поспешно вскочила, оттолкнувшись ладонями от травы. Нужно бежать!

И едва она подумала об этом, как обнаружила, что сидит где-то в темноте, а руки ее сжимают Кольцо Фрейи так крепко, что золотые края браслета впились в ладонь.

Сердце стучало, в ушах шумело. В глазах было темно… нет, это просто вокруг было темно. Она осторожно положила браслет на то, на чем сидела, нашла глазами открытую дверь. Уже темнело, снаружи повисли сумерки – густые осенние сумерки, вовсе не похожие на жемчужный полусвет возле источника Мимира. Да, она на земле, в ельнике, в домике ведьмы. А Харальд…

«Он ищет тебя! – настойчиво произнес в ушах голос Тюры. – Он должен увидеть свет в твоей двери!»

Гуннхильд вскочила, пошатнулась, уцепилась за край лежанки, чтобы не упасть, и принялась торопливо складывать из сухих веток и лучин на очаге подобие шалашика.

* * *

Кетиль Заплатка давно отстал – сел прямо на мох, уронив рядом свою палку, и безнадежно махнул рукой: иди сам, я больше не могу. Харальд едва оглянулся и устремился дальше. Дорогу он помнил. А если бы не помнил, то снес бы к троллям весь этот проклятый ельник. Даже усталость после битвы не могла его остановить.

Войско Хакона оттеснили обратно к морю: отряд под предводительством Эгиля Паука, не участвовавший в общем сражении, прикрывал норвежцев, пока они садились на корабли, и пал весь целиком. Половина судов осталась на берегу: для них просто не хватило гребцов. Стяг Хакона еще трепыхался на ветру, будто Сигурд-Георгий воинственно грозил мечом остающимся. Иные из датских хёвдингов хотели посадить людей на вражеские корабли и пуститься вдогонку, но Харальд отверг это предложение. От его войска тоже осталась половина. Люди были измучены, изранены. Никого из соратников-вождей он не видел и уже послал их разыскивать. Стяг Олава нашли – он виднелся ярко-синим краем из-под тела убитого знаменосца. Тело Горма искать не пришлось – его люди видели гибель конунга и уже вынесли его с поля. Харальд подошел туда, когда норвежцы отчалили и он смог вновь повернуться лицом к своей земле.