Дивизия особого назначения. Пограничники бывшими не бывают! - Фарход Хабибов

В небе зарокотал мотор, на импровизированную аэродромную площадку спустился самолет, выскочивший из аэроплана приземистый и широкоплечий летчик (или там бортмеханик-стюардесс) попросил быстрее, мол, еле прорвались, мы в гитлеровском тылу, а не в Свердловске. Провожая улетающих, я обнял каждого, это же братья по оружию, сколько с ними пережито. Когда последний, чудесный латыш Круминьш садился в самолет, со стороны охраны послышались выстрелы.

– Поезжай, то есть лети уже на фиг, – кричу я, и самолет начинает двигаться, приземистый член экипажа захлопывает дверь, и все, аэроплан несется вперед и отрывается от земли, уфф все, бегу на выстрелы.

Хорошо, что прихватил с собой «МП» и подсумок (или как он у немцев называется), передергивая затвор, оказываюсь среди бойцов. Они залегли и ведут перестрелку, из кустов в нас летят пули, пытаюсь короткими очередями отвечать на вспышки. Из леса слышны короткие команды на немецком, черт, эти суки нас окружают. Немецкий говор уже слышен со всех сторон, чужую речь сопровождают выстрелы, причем не только из карабинов, противник не хуже нас вооружен автоматическим оружием.

– Ребята, немцев больше, и они со всех сторон, поэтому предлагаю прорываться по направлению к дороге, сперва закидаем гранатами пространство против нас, и вперед, короткими перебежками к технике.

Странно, но почему-то молчат пулеметы на мотоциклах и ганомаге, неужели их сняли бесшумно, а? И, кинув десяток гранат, выдвигаемся вперед, к нашей технике, пока бежим, падает несколько бойцов, увы, но нет времени проверить кто ранен, а кто убит.

Наконец добегаем к месту, где оставалась техника с охраной, по нам в упор бьют два пулемета с ганомагов. Огонь как минимум шквальный, как максимум хрен его знает, как это обозвать.

– Не стреляйте, свои! – кричим мы.

– Русише швайне, – отвечают нам в ответ и снова очереди, блин, на голос стреляют суки, хорошо хоть самолет им уже не достать и не видеть, как своего затылка.

Мы короткими перебежками, теряя на ходу товарищей, передвигаемся уже куда-то наобум, темнота ведь…

Когда очнулся, я осознал, что лежу в лесу один и понятия не имею, где нахожусь.

– Аууу, ребята, вы где? – шепчу я, потом то же повторяю громче, а затем еще громче. А в ответ тишина, вокруг ни души. Черт, не оправдал я доверия партии и правительства, потерял ребят. Уже очень светло, и по часам понимаю, что уже утро, время полшестого, осматриваю свое снаряжение, я в форме РККА (пока еще старлейские знаки различия). У меня автомат «МП» и только один рожок с патронами, плюс парабеллум с двумя магазинами, хорошая граната Ф-1 и руки плюс ноги (они не так хороши, как «лимонка»). А исходя из того что немцы, скорей всего, рыщут уже вокруг, как сучки во время течки, то пора брать эти ноги в руки и дергать отсюда.

Ах да, день кончился, но какой же ужасный день.

17 июля 1941 года, где-то в Белоруссии (в 50–70 км от Брестской крепости)

И начинается день, который еще хуже предыдущего для меня, почему? Я отлично понимаю, что профукал взвод наших бойцов, моих братьев, и грош мне как командиру. Кроме того, я понятия не имею, где я нахожусь и что мне делать, я, конечно, могу теоретически вернуться к нашей базе. Но как я там посмотрю в глаза бойцам, я командир, капитан целый и вернусь без ребят, но сам в целости и сохранности.

Все! Кранты и позор мне!. И теперь единственный выход для меня – это попытатся умереть, забрав с собой на тот свет побольше гитлеровцев. Увы, но и на этом пути меня ждет колоссальная засада. Почему? Да потому что я ведь бессмертен, являюсь реальным представителем нереального класса «деньсурковцев». Эдакий среднеазиатский новоявленный Дункан Маклауд[310](он же «Горец»), я могу убить кого угодно, а меня – фигвам, меня не убить. И напрашивается вывод: я должен направо-налево мочить гитлерюг. Но с ного-руко-башко-носо-машествами я не особо дружу, зато любого терминатора легко можно было пристрелить, а меня пристрелить – это все равно что Волгу выпить, причем насухо. Или нет, чисто теоретически высушить реку, конечно, можно, а вот меня убить – нет!

И иду я инстинктивно – куда-то вперед, тем более что в лесу ориентироваться я не умею. В степи, в горах – без проблем (я там вырос), но лес для меня – темный лес (успокойтесь, языковые пуристы, это спецтавтология, каламбур). Натыкаюсь на немецкую цепь, фрицы старательно прочесывают лес, ищут меня. Их в немецком фельдграу видней, чем меня в хаки, тем более моя форма в пятнах, практически маскхалат. Теплится надежда, что ищут не только меня, может, еще не всех наших убили. Что-то командует офицер, и меня окружают. Живым взять хотят – ага, щас! Немчиков всего около отделения. Затвор у меня передернут давно, палец на спуске, и, когда немцы уже в пятидесяти метрах, даю длиннющую очередь от пуза. Немцы дружно падают, льщу себя надеждой, что не все от страха, должны бы и от пуль, полтинник метров от «МП» не спасает.

Они лежа начинают переговариваться, кто-то стонет (задел все-таки тварюгу, так те и надо!), а я встаю с земли, чего я разлегся-то, я ж Маклауд, и броском подбираюсь к немцам, по пути вытащив гранату и выдернув из нее чеку. Испугавшиеся немцы палят в меня, и один все-таки влепил пулю в меня, в левую часть груди. Падаю, умираю… БАБАХ! И я снова жив, небесный оператор отмотал пленку назад. Теперь беру на полшага правей, чтобы та пуля опять меня не убила. Немчура, как бешеная, пуляет в меня свинцом почем зря, пули свистят мимо, а я запузыриваю мини-ананас «лимонки» в гущу немчуры с криком старшины Васкова из повести Васильева[311]:

– Лягай!

Раздается взрыв, и пространство прошивается осколками. Чудесным, «деньсурковым» образом осколки прошивают мою гимнастерку в трех местах, а мое тело – ни в одном. Пока немцы ошарашены, вскочив, подбегаю и короткими очередями расстреливаю все, что движется. Немцы постреливают, но я себя чувствую Шварценеггером в фильме «Коммандо» или «Терминатор»: в меня ни черта не попадают, а я попадаю, как опытный геймер в «Каунтер-страйке». Но тут один немец попадает в меня, прям в живот, больно-то как, смертельная рана! Значит, опять перемотка. Я падаю, истекая кровью, но тут снова возвращаюсь в досмертельный период. Мгновенно падаю на землю, отвечая по вспышкам выстрелов автоматом, потом добавляю в том же направлении гранатой, немецкой, с длинной ручкой. Взрыв, и, пока немцы кайфуют, почти непрерывно паля (истины ради отмечу, что в белый свет), предельно сокращаю дистанцию.

Тут снова тарахтит автомат немецкого унтера, и гулко хлопают, подпевая автомату, карабины фашиков, «да убейтесь ап стенку, гады», успеваю подумать я, как мою грудь распарывает не менее десятка пуль, фр-р-р-рт, и я снова жив на две секунды назад и пытаюсь теперь наступать в партере. Своевременно (как в прошлый раз) тарахтит автомат, сопровождаемый ударами карабинов, но фиг вам, выпейте йаду, я уже внизу, просрали вы полимеры дойчен зольдатен. Подползаю ближе, екарный бабай, легко в каунтер-страйках разных с медалями оф хонор, а тут… Какая сволочь насрала в лесу, может, лось, фу как воняет, надо же, попал локтем в какашки, куда только Гринпис смотрит?