"Долина смерти". Трагедия 2-й ударной армии - Изольда Иванова

Числа 10–15 июня к нам в батальон зашел замкомандующего по связи генерал Афанасьев: взял солдата в качестве носильщика для выхода из окружения. Мы окружили генерала и спрашивали: «А как же мы? Что с нами будет в дальнейшем?»

Он ничего конкретного не обещал. Пожал плечами и сказал: «Ждите указаний». Вскоре исчезло куда-то все наше начальство — как штабное, так и батальонное.

После 20 июня положение стало критическим. Народ валился с ног, не говоря уже о раненых, которым не было никакой помощи. Бомбежки длились с раннего утра и дотемна. Я сам еле ходил. Идешь, бывало, по лесу, чуть зацепишься, упадешь — не встать. В голове кружится, ориентир теряешь: откуда шел и куда идти дальше?

24 июня было объявлено о прорыве из окружения. Кто мог передвигаться, все потянулись к Мясному Бору. К вечеру 25 июня собралось много народу, но не у каждого была винтовка. Если винтовка есть — нет патронов. И командования не видно: изредка встретишь лейтенанта. Раздались возгласы: «Пошли в наступление! Все равно погибать! Другого выхода нет…»

Все ринулись к «коридору», но немцы открыли по нас такой ураганный огонь, что он превратился в сплошной рев орудий и человеческий стон. Набито было столько, что вся земля покрылась трупами в два-три ряда. Кто еще мог, те ползли, надеясь в темноте проползти между пулеметами. Но стояли короткие белые ночи, и к утру мы оказались в 15 м от пулеметов: ни вперед, ни назад. Здесь и были подобраны немцами. Десятки тысяч наших бойцов оказались в плену. Разница была только в том, кто в какой лагерь попал и как все это перенес.

Я оказался в Саласпилсе, недалеко от Риги. Лагерь смертный. Кто туда поступал, подлежал уничтожению, редко кто оставался живым. Одежду с нас сняли, выдали полосатую лагерную и деревянные колодки, в которых с трудом можно было передвигаться. Кормили всякими отбросами, чтобы как можно больше вымирало. Смертность была огромная. Разразился тиф. Я заболел, но выжил. После кризиса у нас, молодых, брали кровь. У меня два раза брали, и я еле ходил. Так я дотянул до февраля 1943 г.

Латышским крестьянам раздавали из этого лагеря пленных. Когда люди поправлялись, немцы их забирали. А на их место давали едва живых. 28 февраля 1943 г. меня отдали латышу взамен сданного пленного.

Хозяин оказался очень хороший. Участник империалистической войны, немцев не уважал. Когда он привез меня к себе, я был так обессилен, что ничего не мог делать — даже ведра воды принести. Я прожил у него до декабря, поправился, и меня снова забрали в лагерь.

После этого я попал в Эстонию, в г. Кохтла-Ярве. Когда возникла опасная фронтовая обстановка, немцы эвакуировали нас пешком на о. Эзель. В октябре 1944 г. нас погрузили на большой морской пароход и доставили в Данциг, оттуда — в Германию, в небольшой городок на Эльбе. 12 апреля 1945 г. мы были освобождены американскими войсками. Радости было — нет слов выразить. И плакали мы, и смеялись одновременно. В конце апреля наши войска соединились с американскими. Это было незабываемое зрелище! В День Победы 9 мая я был уже у своих. 8 дней проходил проверку, а 18 мая был зачислен в армию. Прослужил до марта 1947 г. и вернулся домой.

С. А. Сучелов,

бывш. рядовой 285-го обс 2-й ударной армии

Родом я из Забайкалья. Работал мастером в леспромхозе. Перед войной проходил действительную службу на границе. Был артиллеристом, командиром орудия. Участвовал в боях на Хасане и Халхин-Голе.

В январе 1942 г. в составе 13-го кавалерийского корпуса попал на Волховский фронт. Здесь неожиданно пришлось сменить профессию. В корпусе погиб комендантский взвод, все 50 человек. Нас как пополнение — вместо него. Повар убит. Спрашивают: «Кто готовить умеет?» Я до войны в лесу работал, 120 человек, все по очереди варили. Согласился.

Недолго, правда, пришлось кашеварить. Наступали — не до того было, а как к обороне перешли — начались перебои с продовольствием.

Ведь уже в марте немцы перекрыли горловину нашего прорыва у Мясного Бора. Мы оказались в окружении. Несколько раз наши «прорубали коридор». Как пробьют — подвезут и снаряды, и продовольствие. Захватят позиции немцы — мы опять без всего. Кое-что, правда, с самолетов сбрасывали. Но это так, мизер. Выручали лошади: раненых забивали, убитых из-под снега откапывали. Командующий корпусом у нас хороший был, справедливый, о людях прежде всего думал. Все бойцы Николая Ивановича Гусева уважали.

В мае вся армия в очень тяжелом положении оказалась. Дороги развезло, мы — в болотах, голодные. В мае корпусу разрешили отойти за Волхов. 15 мая, помню, выдали последний паек — по 2 сухаря, и мы оставили деревню Дубовик.

Когда подходили к Мясному Бору, началась массированная бомбежка. Бомбили пять «юнкерсов». Одного зенитчики сбили, и он упал на автобус с документами. В огне пропали и документы, и мешок медалей «За отвагу» — не успели раздать. Из нашего взвода погибло шестеро. Бомба попала в почтовую машину. Там ехали три девушки, одной из них оторвало ногу. Крик ее до сих пор в у шах стоит…

Чем ближе к Волхову — тем больше дорога забита. Повозки, машины с ранеными. Начальник госпиталя мечется, пистолетом размахивает — бесполезно, тут только пеший кое-как проберется. Нашей группой командовал интендант Овчаренко. Вручил он мне пакет с документами, донесение генералу Гусеву, наказал: «Смотри, Путин, чтобы к немцам не попало!»

Я дошел благополучно. Потом еще два раза проходил через Мясной Бор — выносил документы штаба.

30 мая пробирался в последний раз. В ту ночь — с 30 на 31 мая — немцы снова перекрыли «коридор». Наших у Мясного Бора скопилось много, но с одними винтовками. На рассвете все же решили прорываться: «У кого есть патроны — давайте в атаку!» Мы-то пошли, а снаружи, с флангов, никто не помог. Ведь почему этот «коридор» из рук в руки переходил? Частями людей посылали, вот в чем беда. Батальон пошлют — немцы перебьют, через день-другой посылают.

Меня ранило осколком в колено. Оторвал рукав от рубахи, затянул рану, палку нашел. Иду в группе последним. Вдруг все остановились. «Чего встали?» — спрашиваю. А в ответ чужая речь… Окружили нас солдаты голландского батальона СС. Отобрали оружие (патронов, считай, ни у кого не осталось), звездочки с пилоток посрывали и погнали в сторону Новгорода. По дороге нагрузили катушками с кабелем — как же, трофеи… По две штуки на каждого. На ногу, правда, мою поглядели и одну скинули. То и дело попадались наши раненые. «Aufstehen! (Встать!)» — кричали фашисты. Кто не поднимался — пристреливали. Увидали носилки, прикрытые шинелью. Откинули шинель — врач раненая, молодая, красивая. Прямо на носилках и застрелили…

Привели нас в Григорово, в лагерь. На работу в лес гоняли — дороги восстанавливать. Кормили плохо: 200 г хлеба-эрзаца да по черпачку баланды из буряка с костной мукой. «Хоть бы накормили раз, да расстреляли!» — говорили мы. Услыхал это полицай — низенький такой, сытый, с шахты Макеевка. Донес. Пришел немец и — всему бараку: «Nicht fressen!»