Андерманир штук - Евгений Клюев

Да-а-а… размечтался Владлен Семенович, пора бы и честь знать. Отер он с лица быстрые старческие слезы, взял себя в руки – надо теперь карту попридирчивее рассмотреть да на почту, а адрес известный – в сердце, на самом дне, лежит: город Москва, значит, переулок Обуха 5. Только, как ни крути, а письмо небольшое приложить придется: люди-то они там мозговитые, да только совсем уж без поучения и с ними нельзя: вот, дескать, посмотрите, составил я карту правильную…

«Дорогой НИИ Мозга Академии Медицинских Наук, – начал выводить аккуратные буквы Владлен Семенович, – большое Вам спасибо, что я обнаружил Вас по переулку Обуха в доме № 5. Это мое Вам последнее письмо, потому что из других мест мне никогда не отвечали, а только милицию один раз прислали, остальные же разы и совсем меня игнорировали.

Теперь я обращаюсь к Вам на правильном пути: Вы во всем разберетесь и свой строгий, но справедливый суд вынесете.

О себе, как раньше, ничего писать не буду, потому что есть я человек маленький, незначительный, простой и чернорабочий всех имеющихся в столице беспорядков, и имя мое, Владлен Семенович Потапов, ничего Вам, конечно, не скажет. Но сначала я пытался словами все объяснять, а теперь не буду, потому как незачем. Я только скажу, что развелось у нас в стране через всякую меру упырей, оборотней и других отрицательных явлений, однако я узнал и нарисовал, где все они находятся. Они находятся на карте (см. ее). Вы уж простите, что я плохо нарисовал, но ума у меня нету (большого), нет и умения, только это неважно, когда Вы на карту мою посмотрите, все будет понятно.

А на одно я убедительно прошу обратить особенно неукоснительное внимание – на улицу 4-ю Брестскую, где я сам имею такое несчастье жить, прямо рядом с главным в стране безобразием, то есть институтом мозга. Не подумайте, что я имею в виду Вас, потому как я имею в виду совсем другой институт мозга, самозваный, а не как Вы, с 1928 года советского социалистического времени. Я ничего про этот институт мозга (самозваный, но не Ваш) говорить своими словами не буду: приезжайте сами с законодательными и исполнительными органами и разберитесь на месте, по какому такому праву данное исчадие ада рядом со мной существует. А был я коммунистом, и теперь, может быть, это надо скрывать, но я не скрываю. Я и в текущий момент коммунист, только уж один из самых последних оставшихся. И мне за все эти отрицательные явления стыдно и по-человечески больно.

На карте я вышесказанный институт отметил жирным крестиком: посмотрите на правую сторону и убедитесь. С этого Вам надо начинать, а я напротив живу в квартире и чем могу – помогу, если надо. Потом же, после этого института, можно и с другими местами в Москве разобраться – и все их или подавляющее большинство запретить.

А карту я сам нарисовал, потому что остальные все карты неправильные и неточные – они только скрывают подлинную столицу и ее незаконных обитателей, как тут, на 4-й Брестской, где все обитатели незаконные, подобно и Марьиной роще.

Письмо я написал короткое из-за того, что Вы там умнее меня и все сами лучше поймете.

С бывшим коммунистическим приветом,

Владлен Семенович Потапов.

Москва, 14 января 1998 г.»

– Заказным, девушка, и ценным, – бодро сказал он на Главном почтамте, когда подошла его очередь к окошечку. И – в ответ на вопросительный взгляд девушки лет шестидесяти – добавил: – Я теперь почте тоже не верю. Я ничему теперь тут у Вас не верю.

– Нельзя сразу заказным и ценным, – смутилась девушка. – Можно или только заказным, или только ценным.

– Наделали правил, суки! – грубо сказал Владлен Семенович и принялся разбираться: чего это она тут себе сидит-воображает… демократка.

– Доброе утро. Меня зовут Елена Антоновна Фертова. – Голос звучал хорошо, прохладно. – Вас должны были предупредить, что я позвоню. Я хотела бы пригласить Вас к одному мальчику… молодому человеку, моему сыну, его состояние меня беспокоит. Да, его зовут Лев… Вам уже рассказали? Нет-нет, не на Усиевича пока, сначала мне нужно бы с Вами наедине поговорить – Вам удобно как-нибудь заглянуть ко мне, я совсем в центре живу? Сына не будет, у него своя квартира на Усиевича как раз, я именно поэтому. Если Вам по какой-либо причине неудобно ко мне… Ну, спасибо, буду Вас ждать. Адрес такой…

Уже положив трубку, Леночка сообразила, что они не договорились о дне и времени. Между тем как к такому приходу сильно готовиться полагается. Она прошлась по гостиной, в которой вот уже сутки как все было переставлено, поправила колокольчики в вазе и, тряхнув головой, сказала им: «Всегда готова».

Когда придет – тогда пусть и приходит. Интересно посмотреть на него теперь. Сколько уже, как он не на телевидении? Ой, много. А ведь и не будет уже на телевидении… это когда ж указ президента вышел! Тоже не вчера. Эх, Ратнер, Ратнер, Прометей поверженный…

Прометей пришел через несколько часов, вечером того же дня.

Он не то чтобы проявлял чуткость – упаси Боже. Этого за ним и сроду-то не водилось. Ратнера просто до невероятности удивляла ситуация, в которой он оказался: вот уж точно, подобные вещи раз в жизни случаются. Дело в том, что почти одновременно – из института и из комитета разные люди попросили его заняться одним и тем же человеком – и весьма молодым человеком… Но якобы страшно важным для обеих сторон. Точных сведений о нем – кроме имени и адреса – пока не дала ни одна сторона, а без этого Ратнер в гости не ходил. С некоторых пор он предпочитал перекладывать ответственность за диагноз на приглашающую сторону. В данном случае диагноза не было. Однако сегодня, кажется, обещал появиться.

Мамочка оказалось чудо как хороша, причем глаза ее были Ратнеру чуть ли не знакомы… Именно этот взгляд вот уже несколько лет не то чтобы преследовал его – экие еще литературности! – но постоянно возникал в памяти… видимо, все-таки в памяти, поскольку больше неоткуда было ему взяться. В Елене Антоновне – нет-нет, пожалуйста, просто Елена! – чувствовалась порода-черт-возьми… что бы ни вкладывать в дурацкое это слово: посадка головы, шея, плечи, спина… м-да, заказчики – определенно новые русские – выбирают себе в спутницы лучших из лучших. Суетливости в ней не было и следа: хорошее, в меру терпкое рукопожатие, точная речь… и странная усмешка – производившая впечатление подавленного когда-то очень давно хохота.

– Проходите, пожалуйста, Борис Никодимович.

– Тогда уж и Вы мне говорите просто Борис, – заразрешал было Ратнер, но услышал в ответ сдержанное:

– Нет, я Вам не смогу. Извините.

Интонация была такова, что возражать стал бы только идиот-от-рождения.

Елена угощала символическим чаем – зеленым, бррр, с символическим печеньем – тонюсеньким… при этом чашки, ложки, скатерть и вообще все, что попадало в поле зрения, мгновенно опознавалось Ратнером как приобретенное когда-то на той стороне Москвы. Самому ему в свое время перепало оттуда только чуть-чуть, когда сторона уже начинала сливаться с этой, но крепкие блага из другой Москвы он всегда умел определять с первого взгляда. Определять – и не путать их с дорогостоящими эфемерностями дня сегодняшнего.