Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

Рядом со средневековым городком Кассино мы отстали от нашего конвоя, часами кружили по местности, плутая по пепелищам, прорезанным черными пунктирами дорог и усеянным трупами павшей скотины. Когда покрылось тьмой нектариновое небо, освещаемое вспышками артобстрелов – союзники атаковали засевших за монастырской оградой и не желавших сдаваться нацистов, – мы остановились на ночлег. Прижавшись друг к другу, чтобы согреться, мы до дна выскребли консервные банки, поглотив все, что было доступно, а потом парами отправились в заросли терновника опорожнять некрепкие кишечники. В отдалении слышались разрывы снарядов двухсотсорокамиллиметровых передвижных гаубиц, которые превращали в развалины монастырь и бо́льшую часть соседнего городка.

– Самая эффективная диета, какую я когда-либо пробовала, – сказала я стонущему рядом со мной Дэнни. – В следующей картине я буду настоящей сильфидой.

– Боже, Марлен, – поморщился он, – как ты можешь шутить в такое время?

– А что еще остается делать? Если я начну плакать, то, наверное, не смогу остановиться.

На следующее утро нас обнаружил отряд французских солдат. Когда они с грохотом подкатили на грузовике и окружили нас с пистолетами на изготовку, я подала голос:

– Je suis Marlene Dieterich[75].

– Если ты Марлен Дитрих, то я – генерал Эйзенхауэр, – хохотнул один из них.

Подойдя к нему с фонариком, я осветила снизу свое лицо, втянула щеки и выгнула брови. В результате я, вероятно, напоминала скелет, потому что сильно исхудала за последнее время, но солдат побледнел:

– Mon Dieu, c’est vrai[76].

– Конечно это правда! – резко сказала я. – А от вас воняет.

– Ah. Excusez moi[77]. – Он неуклюже поклонился. – Прошлую ночь я спал рядом с трупом сенегальского солдата. Мне хотелось бы вместо этого провести ночь в «Рице» с вами.

Я прыснула со смеху.

Французы помогли нам найти наш американский конвой, его члены были очень недовольны нашим ночным отсутствием. Ответственный за нас майор сильно ругался. Я пожала плечами:

– Я тоже майор. Вы не можете посадить меня под замок.

В тот же вечер я пела без микрофона и сценического костюма, одетая в свою грязную полевую форму, при свете фонариков, которые держали солдаты, а тем временем Кассино перешел в руки союзников. Я решила, если бы им не понравилось мое выступление, они просто выключили бы свет.

Но они попросили еще.

Вдоль обочин и на стволах деревьев солдаты углем из лагерных костров рисовали меня с длинными ногами, отмечая путь для тех, кто двигался следом за нами по дороге к Риму. На половине пути у меня развилась сильная лихорадка с хрипами в груди. Не прошло и нескольких часов, как я была в бреду. Через пять дней я очнулась в лагерном лазарете, плохо соображая, где нахожусь, и обнаружила рядом с собой Дэнни. Он не отходил от меня. Я заболела пневмонией и страдала от сильного обезвоживания. Врач делал мне уколы, потратив на меня несколько доз бесценного нового лекарства под названием пенициллин, зарезервированного для солдат.

Без этого я умерла бы.

– Мальчики скучали без меня? – прохрипела я.

– Скучали, – хохотнул Дэнни. – И ждущих развлечения прибавилось. Войска впереди нас ворвались в Рим. Мы только что получили известие: объединенные силы союзников в количестве более ста пятидесяти тысяч человек высадились в Нормандии.

Я заплакала. И не останавливалась, пока не выплакала все слезы.

Нацисты в Риме все еще держались, при содействии симпатизировавших им итальянцев. Рядом с Форумом и колонной Траяна шли жестокие бои. Под треск перестрелок и разрывы бомб над головами мы помогали перетаскивать раненых на носилках в пустовавшее палаццо. Среди облезающих со стен фресок и краденых гобеленов я пела для тех, кто остался в живых и не подвергался в этот момент хирургическим операциям, проходя между импровизированными кроватями и не обращая внимания на приступы возвращавшейся лихорадки.

Конец этому положил Дэнни.

– Наши десять недель истекли, – сказал он. – Нам нужно возвращаться домой.

– Нет.

Лежа в постели с компрессом на горле и еще одной порцией пенициллина в венах, я была едва способна противостоять кому бы то ни было, но попыталась:

– Я хочу остаться. Мы нужны им. И я…

– Знаю. – Дэнни сжал мою руку. – Тебе они тоже нужны. Но ты умрешь, если будешь продолжать в том же духе. Тебе нужно отдохнуть и восстановить силы. Мы возвращаемся в Нью-Йорк. Даже не пытайся сопротивляться. Я отнесу тебя в самолет, если понадобится.

Кончилось тем, что ему все равно пришлось нести меня: я была слишком слаба и не могла стоять на ногах.

Когда мы прибыли в Америку, меня шумно встречали репортеры и фотографы. Я провела больше выступлений на затронутых войной территориях, чем любой другой посланец USO до меня. Опираясь на плечо Дэнни, я дала несколько интервью, после чего добралась до постели в квартире Руди, где Тамара взяла на себя заботу обо мне. Немного оправившись, я позвонила своему агенту.

Голливуд игнорировал меня. Моя последняя картина, арабское фиаско «Кисмет», провалилась на национальных предварительных показах. Хотя «МГМ» настаивала на том, чтобы я присутствовала на официальной премьере, и держала вопрос о контракте со мной открытым, у студии не было планов снимать меня в какой-нибудь картине.

– Вы все равно должны пойти, – сказал Эдди. – О вашем туре по заданию USO много пишут и говорят с восторгом. Я уверен, они изменят свое отношение, как только узнают, что вы вернулись и готовы к работе.

– Дайте мне подумать, – ответила я и, повесив трубку, тут же позвонила Дэнни.

– Я обожаю тебя, Марлен, – вздохнул он, – но не могу вернуться. У меня семья, я должен ее кормить.

На мне лежали те же обязанности, но моя семья неплохо питалась и без меня. Игнорируя распоряжение студии, изданное после гибели Кэрол Ломбард, что звезды на контракте не должны путешествовать на самолетах, я полетела в Голливуд. Посетив премьеру, я провела несколько вечеров в столовой у Бетт. Она горячо расцеловала меня, а я возбудила все собрание серенадой «Лили Марлен». Эдди хотел составить расписание моих выступлений на студии, говоря, что я великолепно выгляжу.

– Когда не ешь ничего, кроме сосисок, с фигурой творятся чудеса, – пошутила я и выразила сожаление, что не могу остаться. Я должна была вернуться в Нью-Йорк, чтобы провести какое-то время с дочерью, но обещала вскоре ему позвонить.

Как только я оказалась на Манхэттене, тут же подала заявление на новый тур по заданию USO.