История Сирии. Древнейшее государство в сердце Ближнего Востока - Филип Хитти

Своего врача-христианина ибн Усаля он назначил финансовым администратором округа Химс – беспрецедентный случай назначения христианина на такой высокий пост в мусульманских летописях. Его придворный поэт аль-Ахталь происходил из племени таглибов, марониты и яковиты выносили свои религиозные споры на суд Муавии. Сообщается, что в Эдессе он восстановил христианскую церковь, разрушенную землетрясением. Такими проявлениями терпимости и великодушия Муавия укрепил свою власть над сердцами сирийцев и утвердил гегемонию их страны в мусульманской империи.

Однако самым, пожалуй, выдающимся его качеством было то, что арабские биографы называли термином «хильм» – политическая дальновидность, благодаря которой он безошибочно делал то, что нужно, в нужное время. Он сам определил эту высшую государственную мудрость в следующих словах: «Я не применяю меча там, где достаточно плети, ни плети, где достаточно слова. И даже если с моими собратьями связывает меня один лишь волосок, я не позволю ему разорваться. Когда они тянут, я ослабляю его, а если они ослабляют, я тяну». Эту же черту иллюстрирует его письмо Хасану, где он побуждает его отречься от притязаний на власть: «Я признаю, что по крови ты больше меня заслуживаешь этого высокого поста. И если б я был уверен в том, что ты лучше меня справишься с обязанностями, которые он влечет, я без колебаний принес бы тебе клятву верности. А теперь проси, чего хочешь». К письму прилагался чистый лист с подписью Муавии. Благодаря этой самой хильм он сумел установить откровенные и дружественные отношения с современниками. Враги звали его братом ублюдка и даже в его присутствии выражали преданность Али, а друзья дразнили по поводу его имени, которое значило «лающая сука», и огромных ягодиц. Его родовое имя было уменьшительной формой от «ама» («невольница»).

В 679 году, за шесть месяцев до смерти (апрель 680 г.), в возрасте восьмидесяти лет Муавия против всех исламских прецедентов назначил преемником своего сына Язида. Язида воспитывала мать, часть времени он проводил в Бадии, Сирийской пустыне, а именно в районе Пальмиры, где кочевали ее соплеменники-христиане. В столице он также общался с христианами, и среди его спутников были святой Иоанн, тогда еще мирянин, и поэт аль-Ахталь. В пустыне юный принц привык к охоте, верховой езде без дорог и жизни без удобств; в городе – к пьянству и поэзии. С того времени Бадия стала школой под открытым небом, куда молодые особы царской династии приезжали провести досуг, научиться чистому арабскому языку без арамейских примесей и время от времени спасались там от чумы и других бедствий, не раз обрушивавшихся на города. Вывод о том, что халиф довольно долго обдумывал назначение преемником сына, можно сделать из того факта, что Муавия еще в 668 году отправил его воевать против Константинополя, где успех Язида развеял любые сомнения, какие могли оставаться у консерваторов относительно его пригодности к столь высокому посту. Затем Муавия, убедившись в поддержке столицы, созвал к себе депутации из провинций и принял от них присягу на верность (бай‘а) своему любимому сыну. Несогласных иракцев пришлось убеждать либо силой, либо подкупом.

Этот мастерский удар стал вехой в истории ислама. Он ввел наследственный принцип, который впоследствии соблюдали все ведущие мусульманские династии. Он создал прецедент, который позволил правящему халифу провозгласить преемником того из своих сыновей или родственников, кого он считал компетентным, и принудить подданных заранее принести ему присягу на верность. Назначение наследного принца способствовало стабильности и преемственности и отпугивало честолюбивых претендентов на власть.

Несмотря на свой уникальный вклад в дело арабов и ислама, Муавия не входит в число любимцев мусульманских арабских историков, как и его соратники-«тираны». Объяснить это нетрудно. Большинство этих авторов относятся к шиитам или к иракско-персидской и мединской школам. Как историки они отражают отношение консерваторов, возмущенных тем, что Муавия секуляризовал ислам и превратил хилафат ан-нубу‘ах (пророческий, то есть теократический, халифат) в мульк (светское государство). Муавия, подчеркивали они, стал первым маликом (царем) в исламе, а этот титул был настолько отвратителен арабам, что они применяли его почти исключительно к инородцам. Его обвиняли в некоторых нечестивых нововведениях, как, например, максура – своего рода отгороженная беседка в мечети, предназначенная исключительно для халифа, или в том, что он произносил пятничную дневную проповедь (хутба) сидя и завел себе царский трон (сарир аль-мульк). Факт остается фактом: он показал своим преемникам пример энергии, терпимости и дальновидности, который, хотя многие из них и пытались подражать ему, повторить удалось лишь нескольким.

В эпоху Омейядов, как и Аббасидов примерно до середины XII века, граница между арабскими и византийскими землями проходила по высоким горным хребтам Тавра и Анти-Тавра. Стоя одна против другой за этой линией, обе враждебные державы на первых порах стремились сдержать друг друга, превратив промежуточную территорию в безлюдную. Муавия внес свой вклад в создание этой никому не нужной пустой земли. Позднее Омейяды проводили иную политику, желая укрепиться на ней, перестроить заброшенные или разрушенные города в крепости и воздвигнуть новые. Таким образом вырос кордон мусульманских укреплений, простершийся от Тарса в Киликии до Малатьи (Малатия, Мелитена) в верховьях Евфрата и включавший в себя Азану (Адана), Аль-Массису (Мопсуэста) и Мараш (Германикея). Эти пункты располагались в стратегических местах на пересечении военных дорог или у подходов к узким перевалам. Их не без оснований называли словом «авасим» («оборона»). Этот же термин в узком смысле обозначал исключительно внутреннюю, южную линию крепостей, в отличие от внешней, северной, называемой сугур. Зона сугур протянулась по сирийским и месопотамским заболоченным землям. Ту часть, которая сторожила Сирию, звали ас-Сугур аш-Шамия; ту, что сторожила Месопотамию, – ас-Сугур аль-Джазирия.

При Аббасидах зона сугур сузилась до границ области от Авласа на Средиземном море через Тарс до Сумайсата (Самосата) на Евфрате. Стоя у южного входа к знаменитому перевалу через Тавр, известному под именем Киликийских ворот, Тарс служил базой для крупных военных кампаний на римские земли. Там размещался крупный конный и пеший контингент. Через Тавр вела и другая дорога, не столь известная, из Мараша в Эльбистан, называвшаяся Дарб-аль-Хадас. Все эти твердыни много раз переходили из рук в руки по мере того, как наступали и отступали волны войны. При Омейядах и Аббасидах свирепая схватка шла едва ли не за каждую пядь земли. Это была воистину «ничейная земля». Ее почва, как никакая другая в Азии, насквозь пропиталась кровью.

Во времена Муавии[242], а также Абдул-Малика и других преемников из года в год заведенным порядком проводилась крупная кампания летом (саифа) и поменьше – зимой (шатия). Эти походы служили для подготовки. Их целью, как и у традиционных набегов бедуинов, была добыча, хотя, возможно, воинов и манила смутно маячившая вдали Византия. Константинополь находился в 450 милях (720 км) от Тарса по прямой линии. Арабам так никогда и не удалось надежно закрепиться в Малой Азии. Их основной военный импульс следовал по линии наименьшего сопротивления и был направлен на восток и запад. Казалось, высокие хребты Тавра и Анти-Тавра самой природой были поставлены вечной преградой. К тому же и климат Анатолии был слишком суров для сыновей пустыни. Арабский язык застывал на южных склонах этих гор. Ни единая область Малой Азии так и не заговорила по-арабски. С давних времен, с дней хеттов, ее население не было семитским.