Мудрый король - Владимир Москалев

А двумя-тремя месяцами спустя молились те же монахи о счастливом возвращении короля. Просили об этом Христа, и в алтаре главной Церкви аббатства выставили мощи святых мучеников Дионисия, Рустика и других. С ними вместе преклоняли колена и регенты.

Что ж, таков человек в те времена: повсюду видит чудеса, которым слепо верит. Цифра 7 совершенна и священна. Обращение к Богу во искупление грехов – объект семи просьб воскресной молитвы. Отсюда получаешь семь даров Святого Духа. С этими дарами достигаешь семи добродетелей и вступаешь в обладание семью блаженствами. Кроме того: семь слов Иисуса на кресте, семь покаянных псалмов, семь проклятий, семь звезд, семь грамматических правил и еще много-много чего, и все это связано с цифрой 7. За ней следует другая вполне совершенная цифра – 12. Об этом – в сочинении другого монаха, тоже современника Филиппа Августа. Он верит и даже приводит примеры тому, что рожденные в Рождество умирают ужасной смертью. Недавно рухнули стены лиможского замка. Монах пишет: «Это оттого, что накануне близ укреплений молились отлученные священники». Фантазия уводит автора во времена императора Феодосия. В то время как он взошел на престол, в Палестине родился ребенок о двух головах, каждая на своей груди. Два года прожили эти близнецы, столько же отвелось и Феодосию.

Таков же Ригор, биограф Филиппа. Не довольствуясь воскресшими детьми, прозревшими слепыми и так далее, – все это результат исцеления святыми реликвиями, – он находит чудеса в жизни самого короля, происходящие во время его борьбы с вассалами, а особу монарха называет священной и сверхчеловеческой. Король в его понимании – объект проявлений божественного покровительства. Затем в своей «Истории» он упоминает 1187 год в связи с частой в этом году сменой пап, что, по его мнению, весьма прискорбно. А вот еще одно любопытное наблюдение. «В тот год, когда Саладин взял Иерусалим, у всех родившихся детей было только по двадцать или двадцать два зуба вместо обычных тридцати двух».

Забавно, не правда ли? Что ж, не будем спорить; возможно, Ригор все это видел своими глазами. Вот еще примеры сверхъестественного, чему охотно верили в то время. Одна женщина из Санса не ест около десяти лет. Она очень худа, у нее лицо ангельской красоты. Во время религиозных празднеств, ведомая ангелом, она совершает прогулку в небесные сферы. Она видит то, что неведомо другим, и предсказывает будущее. Хронист добавляет, что беседовал с этой девицей и был поражен ее умом и языком. А в Лане обнаружили другую ясновидицу, Матильду, об этом записано в ланской хронике.

Странно, почему нигде не упомянута Эрвина, такая же предсказательница, знахарка и весьма умная женщина? А ведь она – реальное лицо, современница Филиппа Августа, да и родилась давно, в начале века. Она была любовницей обоих королей – деда и отца Филиппа. Старость помешала ей раскрыть свои объятия третьему. А ее незаконнорожденные дети были от обоих Людовиков. Но никто из королей об этом не знал. Тайну эту она доверила лишь Гарту, глядя на которого искренне жалела, что так безвременно лицо ее избороздили старческие морщины.

Но вернусь к чудесам. Пусть поймут люди, каким он был, человек XII столетия, как легко верил в невидаль и предзнаменования, да еще и бросался с кулаками на того, кто выказывал скептицизм в этом вопросе. Аббат Эсташ из Сен-Жермена благословляет источник, дабы тот возвращал зрение слепым; ударяет посохом о камень, и бьет целебная вода. Правда, ему недвусмысленно сказали при этом такие же чудотворцы: «Уходи отсюда, пожинай урожай в другом месте». Другой священник – Фульк – также ниспослан свыше: молитвой и простым наложением рук он исцеляет слепых, немых и глухих. Ригор сетует, что не все в это верят. Фульк пошел дальше: стал укорять духовенство в распутстве. Клирики заковали его в кандалы и бросили в темницу. Но Фульк освобождается с помощью молитв, непонятно каким образом выходит на свободу и снова отправляется творить чудеса. Его опять бросают в узилище, но он вновь освобождается и идет дальше, по пути превращая проституток в почтенных матерей семейств, а ростовщиков – в расточителей.

Упомянутый уже мною летописец Бернар утверждал, что святой Марциал был апостолом Христа. И в этом не сомневались все жители Лимузена, поскольку этот святой считался покровителем аббатства. Тот же Бернар заявляет: «Женщина является величайшим врагом мужчины, причиной всех зол и пороков человечества».

Все эти монахи, по сути – взрослые дети, проникнутые предрассудками. Но они учили, наставляли, им верили, поэтому люди того времени, включая сюда и знать, были проникнуты теми же суевериями и легко принимали за истину любые чудеса, которые сходили с конвейера святой Церкви.

Так что нет ничего удивительного в том, что начертанный мощами святого Дени крест на теле больного Людовика излечил его. Было ли это результатом самовнушения самого мальчика, о котором ему нашептали сведущие люди, либо монахи загодя, зная рецепт, спасли его – остается лишь догадываться. Но в то время истина оставалась непреложной: крест, начертанный мощами – вот способ исцеления.

И народ еще больше уверовал в чудеса, полностью отупев.

В августе Филипп вернулся в Париж. К этому времени укрепили защитные сооружения, улицы (основные, наиболее оживленные, торговые) замостили квадратной и прямоугольной брусчаткой. Решено было до поры до времени не строить новые мосты, а торговля переместилась на север города. Увеличилось число студентов. Они учились пока в школе при соборе Богоматери. Эффективно работала городская милиция: все реже стали попадаться на улицах жулики и воры, прочий лихой люд.

Париж встретил крестоносцев с радостью, с шумом. На домах висели штандарты, разукрашенные на все лады вывески цеховых братств, изощрялись в своем искусстве музыканты и танцоры, а под ноги воинам бросали цветы и венки.

У ворот путешественников уже поджидали регенты, старшины города, бальи, эшевены. Первыми в рядах стояли дети, с волнением ждавшие своих отцов. И те – усталые, закаленные в походе, – протягивали к ним руки и сажали на коней перед собой. Раймон, Эрсанда, Беатриса, Людовик – все нашли своих отцов и были безмерно рады, улыбаясь, целуя их, прижимаясь к ним.

Эрсанда, сидя перед отцом, обеспокоенно заерзала, стала крутить головой, выискивая кого-то в строю рыцарей. Улыбка медленно сползала с ее губ, а глаза продолжали тревожно всматриваться в лица всадников, окружавших ее с обеих сторон. Бильжо заметил это и помрачнел. Ему ли не понять, какая сейчас разыграется сцена?

Эрсанда подняла голову, вопросительно посмотрела Герену в глаза.

– Отец, а где же Робер? Почему я не вижу его с вами? Я пропустила его или он, быть может, где-то в хвосте?

Герен сжал зубы. Один Бог ведал, как не хотелось ему говорить, видеть слезы, которые неизбежно последуют за этим. Дочь смотрела на него, ожидая ответа, а он не мог глядеть ей в глаза. Повернул голову в сторону дворца. Недолго уже. Сейчас кончится улица Каландр, потом они повернут вправо…

– Что же ты молчишь, отец? Почему не смотришь на меня?… – Эрсанда побледнела, у нее задрожали губы. – Робер, он… С ним что-то случилось?… Говори же, прошу тебя!..