Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

уже вернулся и мне есть что ему доложить. Или, может, мне самому с вами поехать?

— Э! — растерянно сказал Носухин. — Понимаете… Тут, понимаете, дело такого свойства, что вам лучше никуда не отлучаться. Я к нему еду, конечно, но я могу его там и не застать. Он ведь давно уже должен был вернуться, а его ищут. Вот я и еду. А вы его здесь подождите. И если что, то передайте, что его Иван Перфильевич очень желает увидеть. По очень важному делу, сказал, просто по очень важному! Так ему и передайте. А если я его первым найду, то что мне ему от вас передать? Ведь у вас же тоже очень важно и срочно. Ведь так?

Иван подумал и сказал:

— Вести и в самом деле важные. Даже настолько важные, что мы с майором разделились, и я дальше пошел пешком, а он поехал в объезд. Чтобы хоть один из нас вернулся и смог доложить. Так он сказал.

— А… — начал было Носухин.

— Увы! — сказал Иван и даже развел руки. — Не могу. Дал слово!

— Эх! — в сердцах сказал Носухин. — Ну да ладно! — и, не кланяясь и не прощаясь, вышел.

А Иван остался за столом, еще раз выпил и еще раз закусил. А дальше у него уже кусок в горло не лез, потому что время шло, а Семена все не было и не было. То, что Никиты Ивановича долго еще не будет, Иван не сомневался. Да и что с ним случится, с этим Никитой Ивановичем, сердито думал Иван, Никита Иванович человек осторожный, мушкетов в карете не прячет и поддельных паспортов караульным не показывает, за что его хватать? А Семену уже давно было бы пора вернуться. А вот его все нет и нет. А тут еще тот сон, думал Иван, Семен же говорил, что ему приснилось что-то гадкое, а это уже совсем дрянь дело. И вот Иван сидел и ждал Семена, и ни о чем другом думать не мог, даже об Анюте. И так прошло довольно много времени. После Иван не выдержал, встал, взял с собой бутылку капского и два стакана и пошел в бильярдную. Там он вначале играл сам с собой, левой рукой против правой, а после, когда это надоело, сел, налил капского в оба стакана, из своего отпил совсем немного и поставил и задумался. Да не о том опять! Потому что хотел думать об Анюте, а подумалось опять о дяде Тодаре, как тот спасал короля и что за это потом получил. И как он после, когда крепко выпьет, говорил: Янка, дурень, Янка, не суйся туда никогда, не наше это там! А он… А что он? А как он мог иначе? Ему царь сказал: поехали — и он поехал. А потом сказал Орлов — но кто ему этот Орлов?! А Никита Иванович кто? Чем Никита Иванович лучше? Так ведь же Павел Петрович, наследник, у него же все права! А Иоанн Антонович тогда, что ли, не в счет? А… И так далее. И загрустил Иван, подпер ладонью голову, закрыл глаза, еще крепче задумался…

И так и заснул. И спал крепко, и довольно долго, потому что проснулся уже только посреди ночи, и то уже только тогда, когда к нему в бильярдную вошел Степан, растолкал его и сказал, что их высокопревосходительство желают срочно его видеть. Иван встрепенулся и сразу спросил, вернулся ли Семен. Еще нет, сказал Степан, после сказал: пожалуйте сюда, за мной. И они пошли.

Никита Иванович опять сидел у себя в кабинете за столом, между глобусом и нимфой, и одет он был уже по-домашнему, в дорогущий щегольской халат, которому бы, наверное, сам персидский шах позавидовал. Подумав о шахе, Иван сразу вспомнил Митрия, которого убили в Ропше, и нахмурился. А вот Никита Иванович, тот, наоборот, заулыбался и сказал:

— Рад тебя видеть, голубчик, живым и здоровым. Садись.

Иван сел к столу. Никита Иванович еще раз улыбнулся и сказал:

— Говорят, у вас там было дело жаркое.

— Ну, это как кому, — уклончиво сказал Иван. И замолчал. Никита Иванович подождал еще немного, понял, что Иван больше ничего говорить не собирается, и уже улыбаться не стал, а, наоборот, сказал очень серьезным голосом:

— Знаю, о чем ты думаешь, голубчик. Знаю! Что я вот здесь сижу себе и в ус не дую, а ты скачешь по лесам, мотаешься, ночей не спишь, подставляешь лоб под пули, и что тебе за это будет? Ничего. Только три аршина казенной земли. А мне канцлерство, мне десять тысяч душ и сто тысяч рублей. И что еще?

Иван молчал. Он растерялся. Зато Никита Иванович опять заулыбался и продолжил:

— И еще мне ноздри, дыбу и четвертовать, вот что ты еще забыл, голубчик.

— Как? — спросил Иван.

— А очень просто, — ответил Никита Иванович. — Так мне они вчера сказали, братцы эти, Гришка да Алешка. Когда она уехала, и ты, я думаю, ее там видел, они остались здесь, все четверо. И их старший, Гришка, мне сказал: а ты что думаешь, дядя, мы ничего не видим? Нет, видим все, сказал. И шкуру с тебя спустим, дядя, и на барабан натянем, чтобы было цесаревичу на чем играть. И играть ему в это всю жизнь, потому что того, что ты затеял, ему не видать никогда!

Иван молчал.

— Но это еще что, — сказал Никита Иванович уже совсем нерадостным голосом. — А хуже было то, что Неплюев при том стоял рядом. И смеялся, пес! Негромко, но я слышал. Неплюева помнишь?

— Помню, — сказал Иван. И сразу живо увидел, как Неплюев вел Павла Петровича к карете, тащил его за руку.

— Неплюев битый пес! — тихо сказал Никита Иванович. — Неплюева так просто не проведешь. Даже Бирон Неплюева не взял. А ведь Неплюев был тогда вместе с Волынским. И после Волынского на плаху, а Неплюева к чинам! Вот как он тогда вывернулся, даже, еще раз говорю, Бирон его не удержал. И так и теперь он хочет, чую, чтобы его опять к чинам, а нас, грешных, куда? Вот какие здесь дела творились, покуда вы ездили в Морью. А сегодня, уже в ночь, когда ты уже вернулся, я из Сената к государыне поехал, а меня там не приняли. Сказали: легла почивать. И усмехались весело! А стоят сегодня там преображении. Значит, что я теперь должен думать о Трубецком, ведь это его полк?!

Иван, не отвечая, смотрел в стол, как будто он был