Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

достаточно ловко. Да и сам он имел вид весьма довольного собой человека, даже, правильнее, господина.

— О! — только и сказал Иван, вставая.

— Га! — радостно сказал в ответ Базыль. — Что, паныч, я ладно смотрюсь?

— Еще как! — сказал Иван. — Ты теперь прямо как нобиль какой-нибудь. Или совсем магнат. Ну так садись, магнат, рассказывай. И выпьем!

— Посидеть — это с огромным удовольствием, — сказал Базыль, садясь напротив. — А выпить нет. Я же теперь на службе, паныч.

— У кого?! — поразился Иван.

— У господина графа Кейзерлинга.

— У кого, у кого? — переспросил Иван, но уже не так громко.

— У господина графа Кейзерлинга, — повторил Базыль. — У Карла Петровича.

— Кем?

— Переводчиком. Он же в Варшаву едет, этот Карл Петрович, его же ваша царица туда посланником назначила. А по-польски он не понимает. И вот он берет меня. Для понимания.

Все это Базыль сказал спокойным, ровным голосом, а потом так же спокойно замолчал. Иван еще раз осмотрел его всего, потом спросил:

— Это что, это Никита Иванович тебе в этом поспоспешествовал?

— Да, он, — сказал Базыль. — Но ты, паныч, так на меня не смотри. Что мне этот Карл Петрович и что Варшава. Я же там, может, только какую-нибудь неделю посижу, а потом мне дальше надо будет ехать. Да и они там другого переводчика себе найдут. Но сперва, как мне было говорено, они туда приедут и представятся, после напишут письмо, и я его сразу в зубы и поехал в Вильно, в Трибунал. И Лапы сразу наши, паныч!

Иван молчал.

— Паныч! — сказал Базыль. — А я же тебе еще от одной панночки поклон привез. Я говорил: а что еще? А она как покраснеет, паныч. Как та роза, что у нас возле крыльца, если ты помнишь. И я засмеялся. Все равно, я ей сказал, скажу ему, как ты краснела. А она: только посмей! Вот я и не смею, молчу.

Тут он и вправду замолчал. Иван тоже молчал. Иван боялся спрашивать. Тогда Базыль сказал:

— А как ты напугал ее тогда, когда вы под окном остановились. Ну да ты ее тогда не видел, не успел, там же тогда солдаты на вас набежали. А она вас видела. И очень жарко молилась, чтобы по вам не попали. И не попали же! Все пули пролетели мимо. А они быстро летят! А теперь… Она опять сидит и ждет тебя. И опять будет молиться, если что.

И тут Базыль замолчал. Иван нахмурился, подумал и спросил:

— Когда вы с графом едете?

— Послезавтра, — ответил Базыль. — В воскресенье. Представляешь, как они спешат, если в такой день едут? Так ведь же здесь теперь такие перемены, что сам черт… — Но тут же спохватился и продолжил: — Но это не наше дело, наше дело — письмо в Трибунал. И мы его доставим! И Хвацкие свое получат! А мы свое!

— Да, — сказал Иван. — Конечно. — Помолчал, потом спросил: — А как это все было у Никиты Ивановича? Как он тебя принимал, о чем спрашивал?

— Принимал с почетом, даже удивительно, — сказал Базыль. — А спрашивал о чем? О Лапах спрашивал, что там растет и сколько там душ. И сколько гайдуков у Хвацких, а сколько у нас. На что я сказал, что дело не в числе. А после о тебе он спрашивал, конечно, и я тебя хвалил, конечно. Но и не захваливал, а осторожно, чтобы словам была вера.

— И она была? — спросил, улыбаясь, Иван.

— Конечно! — сердито воскликнул Базыль. — Га! Велика наука! Да во мне семь пуль сидит, и об меня пять сабель затупилось! А тут просто слово сказать!

— Верю. Верю! — перебил его Иван. После спросил: — А что теперь?

— А теперь, — сказал Базыль, — верчусь как жернов. Послезавтра уже уезжать, а этот немец, этот Карл Петрович, мне и туда велел сбегать, и туда, и туда. Так что я к тебе, паныч, только на минутку заскочил, только сказать, где я и где меня искать. А где тебя? А то панночки интересуются. И когда ты к ним заявишься, а то уже им как-то даже неудобно у меня об этом спрашивать. А мне об этом молчать. Ну так что?

Иван подумал и сказал:

— Я сегодня должен буду съездить в одно место и сразу вернуться. И тогда завтра сразу к ним. Или… Нет! — сказал Иван. — Скажи: завтра обязательно. Потому что, — и тут Иван даже улыбнулся, — уже хватит этой службы. Вот как!

— И это правильно, — сказал Базыль. — Так я ей и передам. И мне уже пора идти. Потому что ты уже вон сколько служишь, а я только вчера начал. Мне еще нужно себя показать!

С этими словами Базыль встал, сказал «до скорого» и вышел. А Иван остался за столом, и напротив стояла бутылка. Эх, подумал Иван, жаль, что Данилы Климентьича нет рядом, Данила Климентьич бы не отказался, особенно по такому случаю. С этой мыслью Иван взял бутылку и налил себе, после представил напротив Данилу Климентьича, а дальше представил, как тот поднимает свой стакан, — и поднял свой. И они как будто чокнулись, и Иван начал пить. Теперь он не спешил, не хлопал, как перед атакой, а смаковал, катал по языку и даже щурился от удовольствия. И думал: это опять капское. А какое славное винишко! Неужели это из такого далека везут, с Капской земли? С края света! Чтобы Иван налил и выпил. За здоровье Никиты Ивановича. А что! Как тут за него не выпить, когда он как обещал, так уже и начал делать — посылает Базыля в Варшаву вместе с Кейзерлингом, а оттуда Кейзерлинг напишет в Трибунал, и Трибунал начнет рассматривать их дело. И рассмотрит в самом наилучшем виде, можете не сомневаться. Тут Иван не удержался и еще налил. И теперь уже представил напротив себя Никиту Ивановича — и чокнулся и выпил уже с ним. На душе было светло и радостно. И даже когда вспомнил про Семена, то подумал, что верно Степан говорил — Никита Иванович не даст Семена в обиду, а замолвит за него словечко или хотя бы просто его выкупит. И будем еще вместе водку трескать. Или капское. Тут Иван хотел еще налить, но вовремя вспомнил, что день еще только начинается и что когда вернется Семен — а Семен вернется, никуда не денется, — они опять поедут в Ропшу. И тут вдруг вспомнился Павел Петрович, как он, когда его вели к карете, на Ивана оглядывался и даже махнул ему рукой. Жалко мальчонку, подумал