Три года революции и гражданской войны на Кубани - Даниил Скобцов

Возможность эксцессов и то, что, может быть, придется «рубить гордиев узел», – эти заявления Макаренко в его интервью показывали, что черноморские руководители допускали возможность в какой-то момент борьбы на два фронта, а сами не имели возможности ни собрать силу, ни выбрать момента борьбы, это предопределяло исход борьбы не в пользу зачинщиков.

У них не было связи с кубанскими войсками, за исключением ничтожных в боевом отношении гарнизонных частей вроде пресловутой «радянской охраны», состоящей по преимуществу из «шкурников»… Все видные командиры кубанских частей занимали определенно враждебную позицию к «самостийному» большинству рады. Некоторая их часть занимала позицию вообще несочувствия кубанским демократическим учреждениям и при случае всегда была не прочь продемонстрировать свои монархо-централистические симпатии. Это их отрывало от общей казачьей массы и вообще дробило силы. Для дела черноморцев-самостийников это было тем более убийственно. Начинать борьбу на два фронта при таких условиях было, действительно, безумием.

По всей вероятности, на решения молодых голов в Екатеринодаре влияли сообщения о бычевских выступлениях и даже будто бы о его достижениях на «международной арене», просто утопические предположения, что «международным путем», через «Лигу Наций» и тому подобных возможно добиться разрешения в местном масштабе[86] большевистской проблемы то ли какою-то разновидностью непосредственных переговоров с большевиками, то ли способом признания независимости Кубани международным ареопагом и защитой этой самостоятельности, если к тому представится надобность, т. е. тешились надеждой на то, что в виде кратковременной возможности выпало на долю Грузии.

Положение Кубанской делегации, возглавляемой Бычом, было в это время явно ненормальным. Как делегация Краевой рады она была послана за границу в виде некоего компетентного информационного органа. Как часть правительственной делегации она имела целью содействие общероссийскому уполномоченному бывшему министру Д. С. Сазонову и для зашиты при нем «кубанских интересов», но она потеряла свои полномочия с момента недопущения самого Сазонова к защите российских интересов на конференции. С выходом из состава правительственной делегации Н. С. Долгополова и Д. А. Филимонова правительственную делегацию нужно было считать распавшейся. Большая часть бывшей делегации Краевой рады в разное время возвратилась домой на Кубань. При этом Н. С. Долгополов прибыл с огромным транспортом медицинского и лазаретного имущества и занялся распределением его между кубанскими и другими русскими лазаретами. Савицкий занялся по преимуществу личными хозяйственными делами. Л. Л. Быч, Калабухов и в какой-то степени Намитоков продолжали оставаться в Париже упражнять свои дипломатические способности при странном положении растаявшей самой делегации.

Неожиданно к открытию Краевой рады 24 октября 1919 года в Екатеринодар прибыл из Парижа член рады А. И. Калабухов и привез доклад Быча Краевой раде. Та часть «доклада», которая предназначалась, видимо, для широкой публики, Калабуховым была помещена в газетах. Извлекая из нее некоторые данные, можно было понять, в каком направлении составители «доклада» хотели подготовить кубанское общественное мнение, но осторожные авторы выражались словами лишь в виде разных предположений.

Главный интерес в Париже сосредотачивался, – согласно недоговоренным бычевским сведениям по русскому вопросу, – вокруг операций на фронте Колчака и на том, признает ли Антанта колчаковское правительство общероссийским… за Колчака-де стояли лишь элементы консервативные и реакционные… демократические же элементы от него отшатнулись… из русских элементов с ним остаются лишь так называемые «эсеры и эсдеки, все лишь бывшие люди, ренегаты». Сам Быч солидаризовался в неприятии Колчака с Керенским, Аргуновым и др.

Отмечались «дипломатические успехи» Быча при разных свиданиях с важными и влиятельными лицами… 16 мая Кубанская делегация имела «аудиенцию» у президента Северо-Американских Штатов г. Вильсона. Но содержание этой аудиенции в особой записке пересылалось правительству вместе со своим докладом и, как можно было понять, ничего обещающего для кубанцев аудиенция не открыла. Просто дело кончилось, по-видимому, лишь тем, что Быча допустили к лицезрению «самого президента Северной Америки» и к заслушанию его каких-то поощрительных фраз общего порядка. Конкретных выводов в пользу Кубани из произнесенных фраз сделать было нельзя.

«Договор дружбы»

А. И. Калабухов, прибывший из Парижа в Екатеринодар в ноябре 1919 года, все еще именуясь членом Кубанской парижской делегации, которую, как выше было отмечено, нужно было считать рассыпавшейся, привез документ, которому суждено было в последующем сыграть роковую роль для самого Калабухова, – именно – «Договор дружбы» Быча, Намитокова, Савицкого и Калабухова с одной стороны, и Топы Чермоева, бывшего офицера конвоя Его Величества, Гайдарова, Хадзарова и Бамата с другой стороны.

Первые выдавали себя за представителей Кубанского правительства, каковыми по существу в то время уже не были, вторые – из «представителей Маджелиса горских народов», – организации скорее воображаемой, чем в какой-то степени народно установленной.

В другое время этот документ, жалкий опыт претворения бычевской дипломатической словесности в воображаемую практику как бы «международных договоров», мог пройти незамеченным. В лучшем случае он мог бы войти в собрание полуюмористических актов государственного распада. Но при насыщенности атмосферы тыла гражданской войны духом недоверия и неприязни он мог сыграть и сыграл печальную роль.

В некоторой части черноморских кругов его, видимо, хотели «замолчать», по крайней мере, до поры до времени, быть может, навсегда. Привезший его Калабухов некоторое время держал его в секрете. Но после перепечатки его в газете «Свободная речь» (№ 2226) заговорили о нем как о каком-то «черновом наброске» договора… Но в то же время юрист по образованию и «горец» по происхождению, Султан-Шахим-Гирей (в то же время заместитель председателя Кубанской Законодательной рады) назвал документ «проектом договора», подлежащим утверждению Законодательной рады в последующем утверждении его еще войсковым атаманом.

Совсем иначе взглянуло на это добровольческое командование. Генерал Деникин 23 октября, затем генерал Романовский 24 октября срочной телеграммой запросили атамана Филимонова, подписывал ли Калабухов этот договор, заключенный между кубанским правительством и горским меджлисом? Атаман сначала ответил, что это ему и правительству неизвестно и что он занят расследованием этого дела. Потом дополнительной телеграммой главнокомандующему атаман сообщил вышеприведенный ответ Султан-Шахим-Гирея…

Во всяком случае пока этот «договор» не был скреплен подписью войскового атамана, он оставался лишь «проектом договора», следовательно, никакой «опасной» силы не имел. Мало того, 27 октября совет Краевого правительства постановил тогда же считать этот «договор дружбы» «аннулированным», а парижскую делегацию превысившей полномочия – утратившей их. Протестовала несколько позже (2 ноября) и Краевая рада, требуя отмены приказа, могущего повести к губительному разрыву.