Сингапурский квартет - Валериан Скворцов

— Кого же?

— Я попросила Рутера сопровождать меня… Мы провожаем тебя, Бэзил Шемякин. Мы желаем тебе доброго пути и удачи, да хранит тебя Бог!

— Будем друзьями, Бэзил? — спросил Рутер. Улыбка под усами казалась искренней.

— Будем, — сказал Бэзил.

— В машине по дороге в Чанги я посмотрел на Барбару и заметил, что эта прожженная леди бледнеет… От волнения, конечно!

— Я и сейчас, наверное, бледная, — сказала Барбара, прикладывая ладонь к щеке. — Сильно?

— Ну ладно, — сказал Рутер. — Я что-то подзадержался в вашей подозрительной кампании…. Постоял для виду, сыграл роль пажа при восточной принцессе на свидании с заморским чертом, и с меня довольно. Барбара, я — в баре… Бэзил, дружище, прощай и ничего не обещай этой прожженной леди. Вообще держись подальше, старина, от этих мест… А почему, поймешь после прочтения бумажек в этой папке.

Дружеский хлопок филиппинца по спине весил килограммов двадцать. Зеленая папка, переданная следом, тянула примерно на столько же.

— Эти документы могут путешествовать? — спросил Шемякин Барбару.

— Бумаги из чистых рук, Бэзил, — сказала она. — Они в любую минуту могут покинуть Сингапур. Человек, написавший эту дьявольщину в виде дневников, скрупулезно правдив…

В левом верхнем углу папки мускулистый Геракл опирался вместо знаменитой дубины на компьютер с затейливой готической надписью: «Деловые советы и защита».

— То есть, это подарок?

— Да, Бэзил, мой подарок. Дневники, вырезки из газет, кое-какие записи…

Она положила обе ладони на его локоть.

— Вот ведь как получилось, — сказал он. — Кто бы мог подумать…

Над стойкой оформления билетов побежали красные буквы, объявлявшие посадку на рейс Сингапур — Бангкок.

— Я всегда улетал отсюда с легким сердцем, — сказал он. — А теперь словно все перевернулось. Может…

— Не может, Бэзил. Это маленькая страна, и отсюда не посылают корреспондентов в Россию, потому что для здешних такое — как полет на Луну. Но случается, что получишь отпуск, и вдруг возникает зуд отправиться на край света… Да и Бангкок, где ты пока обретаешься, совсем рядом, а от Гари Шпиндлера мы там найдем где спрятаться…

— Я буду помнить тебя всегда, Барбара, — сказал Бэзил. — В Бангкоке я останусь недолго.

— Неглинный переулок, — хорошо выговорила она. — А потом?

— Неглинный переулок, номер четырнадцать, комната двадцать два. Внизу магазин, за углом через улицу ресторан и гостиница под названием «Будапешт». Рядом банк.

— Запомнила. Рядом банк. Тебе пора, дорогой…

— Не будем оглядываться, — сказал себе Бэзил.

— Не будем.

Стоя на ленте транспортера, тащившего его к воротам, обозначенным в посадочном талоне, он попытался заставить себя ни о чем не думать…

В самолете над спинками кресел раскачивались и вертелись синие, зеленые и розовые чалмы. Даже дети выглядели в них миниатюрными копиями родителей, только без усов и клинообразных бородок. Женщин в черных платках рассадили, как в мечети, по другую сторону прохода. Правоверные, объяснил сосед в полосатом халате, летели на встречу с единоверцами в Таиланд. «Ислам как путь жизни» — сверкала тисненая надпись на папке, лежавшей на его коленях…

Шасси самолета коснулось посадочной полосы в бангкокском аэропорту Донмыонг. Бэзил проснулся. В иллюминаторе ярко, ослепляюще и радостно светило солнце. За аэродромным полем неторопливо перемещались фигурки с клюшками для гольфа, катил оранжевый мини-автомобильчик с сине-белым зонтом над холодильником с напитками.

На полторы тысячи километров ближе к Москве.

Три длинных и два коротких, три длинных и два коротких…

Позывные с пульта в швейцарской.

Хозяин самого большого в мире ресторана «Чокичай» — восемьсот официанток, два квадратных километра настилов над болотом в пригороде Бангкока, заставленных столиками, — машинально взглянул в зеркало. Вдел ноги в лакированные штиблеты, вздохнул и спросил в переговорное устройство, настырно подававшее сигналы:

— Кто?

— Капитан Супичай, хозяин… С ним дипломат… Индекс номерного знака восемьдесят два. По списку министерства иностранных дел такие индексы — у машин русских, — сказал старший дежурный.

— Какие цифры дальше?

— Три ноля и один.

— Никакого внимания, если капитан не обратится с пожеланием. Ясно?

Три ноля и единица на плашках номерных знаков всех посольств означали автомобили резидентов разведок, работающих под дипломатическими крышами. Если капитану хочется встретиться с одним из них, затерявшись среди трех тысяч четырехсот столиков знаменитого заведения, попавшего в книгу рекордов Гиннеса, пусть затеряется. Если угодно получить огороженную зарослями и лианами особую веранду, пусть соизволит попросить… Хозяин включил монитор, соединенный с видеокамерой на входе.

Метрдотель величаво сопровождал Супичая и русского. Под горбатым мостиком в протоке толкались лоснящимися оливковыми спинами рыбы, выловленные в Меконге, на лаосской границе. Рыбы назывались «нам-пу» и более нигде в мире не водились. Помощники поваров вылавливали сачками экземпляры, выбранные клиентами.

— Вам нравится это место, господин Дроздов? — поинтересовался Супичай.

Он поглядывал на длинного русского консула, для чего приходилось задирать голову, при этом Супичай ощущал, как на затылке волосы налезают на воротник. Устав и общепринятое правило предписывали высоко выстриженный затылок. Отпущенная или, по-военному говоря, запущенная прическа являлась данью занимаемой должности.

Хозяин «Чокичая» сделал свой ресторан всемирно известным с помощью одной-единственной фразы в газетной заметке. За эту фразу обозревателю из «Бангкок пост» пришлось предоставить пожизненное право бесплатного обслуживания. Обозреватель сообщил своим читателям, что его обслуживали летающие официантки. Девушки в матросках и голубых шортах, оранжевых и розовых чулках с якорьками по шву скользили между столиками на роликовых коньках, высоко вздымая подносы. Но все-таки не летали…

Поэтому капитан:

— Что-то не летают, Ворапонг?

— Совершенно справедливо, господин капитан. Не летают. Исключительно временное явление. Мы приносим извинения, сэр… Скоро полетят, вот только научатся набирать предполетную скорость.

Из уважения к гостю говорили по-английски.

Они выбрали столик у бамбуковых перил, за которыми открывался пустырь, заросший желтым ковылем и камышами с седыми метелками, волнами колышущимися под ветром. Иногда, распластав крылья, в эти волны бросались с раскрытыми клювами, похожими на плоскогубцы, крупные сороки. Оранжевое солнце, зажатое между набухавших туч, золотило разнокалиберные рюмки, подвешенные над столиками в деревянных гнездах.