Остров - Василий Голованов

Я смотрю на тебя. Ты изменилась. У тебя новая прическа. Ты узнала меня. Должно быть, я сам изменился и вернулся из Похода совсем не тем восторженным мальчиком, что когда-то уезжал за сказкой тебе…

Но тебе, кажется, жаль именно его – наивного романтика, погибшего в странствиях.

Тебе жаль его, но ты подходишь ко мне и целуешь в губы: и этот поцелуй слаще, чем первый поцелуй любви.

И склонившись к твоим ногам, я обнимаю их и держу молча, как зверь, не знающий слов благодарности, не в силах вымолвить слова, которые хотел сказать: «Любимая, какое счастье, что я там был. И какое счастье, что после всего, что случилось с нами, мы все же встретились…»

«…Освоенный изначально, в середине прошлого столетия, русскими учеными (в том числе знаменитым ботаником Рупрехтом), Колгуев посещался в девяностые годы англичанином Тревором-Бетти, который в основном работал на северо-западе и юго-востоке острова, а также экспедициями Пирсона и Филдена, которые исследовали прибрежную зону с ее восточной стороны. В 1902 году ботаник Р. Поле, зоолог Бутурлин и педолог Шульга исследовали значительные пространства, ненамного, однако, зайдя за границы территорий, посещавшихся более ранними исследователями. По этой причине, а также потому, что после 1902 года обстоятельных исследований на Колгуеве не проводилось, значительные территории острова, особенно его северо-восточная часть, остались почти полностью неизученными. Сообразуясь с этим, я в качестве первоочередной задачи наметил себе исследование северо-западных территорий Колгуева: мне необходимо было собрать наиболее полный материал по флоре острова, поскольку последняя еще недостаточно известна и бесспорно предлагает много интересного…»

А. Толмачёв, «Экспедиция на остров Колгуев в 1925 году».

Мои мысли, как звери

Выведенные неловкой рукою германца

На голые пастбища маргиналий,

Как звери,

Неуклонно бредущие в гущу контекста,

К смыслу и сути,

Как звери, гонимые жаждой к заветной струе водопоя,

Мои мысли стремятся к тебе.

И когда нас капризной рукой рисовальщика

Разносит по разным страницам,

Мои звери с упрямым неистовым взором

Лишь ускоряют неслышную поступь.

И дорога скитаний

Все туже свивается в волшебную ветвь арабески.

И чем дальше раскинуты петли узора, творимого нами,

Тем туже натянута связка.

Мои звери так тихо бегут рядом с тобою, любимый,

Что слышно как время скрипит под ногами,

Время скатывается с кровли мира,

Время стекает с пальцев.

Хорошо пианисту пристраивать время

В бравурные пьесы в ритме presto.

Иная доля у нас.

Выручать усмиренные ветры из неволи пространств,

Где они, обреченные быть сквозняками, томятся.

Примирять своенравное время с разомкнутым кругом судьбы,

Объезжая его на необъятных пространствах полей

Ненаписанных – нет – непроявленных книг.

Гела ГРИНЕВА.

1.Чай.

Когда пацаном был дед у меня, тогда чай появился. Говорит, у купцов появился. Когда ямдать (переносить чум с одного места на другое) собирались, так говорили: пацаны, чум разбирайте скорее, чаю попьем… И вот – они быстрее стараются. Как будто очень тянуло чай выпить… Сразу, говорит, все разберешь, все сделаешь – потом чай пьем… Перед тем как выехать из чумовища. Потом, когда приедем – чум быстро собирали, чтобы чаю попить-то. Как будто очень вкусный казался чай. Чай, говорит, очень любили пить тогда. Прям красота была… Радовались, когда ямданка была… Уже слышишь, как старшие говорят, что надо чум разобрать и переехать на другое местечко… И вот, говорит, ждешь… Уже с нетерпением ждешь… Чай так не пили. Гости приедут – тогда только чай. А так все бульо-он, бульо-он… Суп, суп… А чай роскос был, в детстве моего деда.

2. Первоначальные ненцы.

Первоначальных две семьи было только. Сюда привезёны. Потом уже начали завозить – но уже потихонечку. Первый-то был Хэнтези (Хэнтызейский), а второй, вроде, был Лыхы – не помню точно, не хочу врать. Второго-то у Васькиной высадили. В устье Васькиной. А первого – в устье Песчанки. Вот, бу'гра-то там, это их бугра. У вторых тоже бугра-то была, но ее, видать сломали экспедиции… Это, у Солдатова экспедиция была… Давно это было. Где-то в пятьдесят первых годах. Которая башни-то строила. Тофографы. У них часть там стояла. Видать, бугру эту разбили, или черт его знает…

Те, первоначальные ненцы, которые у Васькиной были – они ждали свое судно. Добыча у него была. Тогда колоссальная была добыча – тогда песцов, наверно, сколько было угодно. Оленей, тоже, несколько было штучек: наверно, высадили-то с оленями. Может, десятка два, может десять – в обшем, чтоб ездить. А земля-то очень хорошая была для оленей – нетоптанная… Новая земля была. Красивая земля была… И вот он видит – высадились люди, приехали люди на Васькину. Он чувствовал, и жене сказал – у него еще сын был – ты отойди подальше, чтобы в случае чего… Если не наши, я убегать буду, вокруг бугры бегать буду. Если убьют, ты иди, на восток иди, вдоль берега поедешь, оленей с собой заберешь, на Песчанке других найдешь, скажешь, что меня убили. А если наши – наши, говорит, не будут трогать. Он опасался: их наверно, инструктировали, когда высаживали, знали, наверно. И он парусник-то знал свой, наверно.

Пиратства, наверно, очень много было тогда, раньше. Вот – жена в стороне уже, издалека смотрела – может с Покойницкого ручья смотрели, оленей может, в яме держали, или в лощинке незаметно, чтобы в случае чего убежать потом. И у нее мужа на глазах убили. Долго смотрела-смотрела. Те уехали. Когда корабль ушел, она посмотрела: все ограбили, ничего не оставили даже. И она поехала туда на восток, в устье Песчанки. А бугра все еще так осталась. Там тоже была семья. И они потом рассказали об этом.

А потом уже приехали, Хорсюдбея бривезли – это мой пра-пра-дед – наверно здоровенный мужик был. Наверно, великан был. «Великан-хор» называли, это прозвище его было. Может, на той земле себя показал, может, знаменитый охотник был, никому не поддавался… Ручищи были здоровенные, как крестьянские. На ненецкие руки, дед говорит, не похожи были. Поэтому его сюда – может, один какой-нибудь хозяин поселил тут с оленями… Дедушка рассказывал про прадеда: когда ямдали первый раз, говорит, чум разбирали, половину на оленях везли, а половину сами тягла-то они тянули. Наверно, из этих оленей все олени появились-то… Из этих мало-мальских оленей. Хотя по признакам, говорят, вроде даже дикие были. Какие-то рога крупные находили… Видать они погибли во время гололеда. Так-то их не встречали, по признакам только. Потом еще какую-то семью привезли. С этого все пошло. Оленей немного было. Дичи-то много было. Откуда их привезли? И у дедушки, и у отца лицо вообше не ненецкое было. Он белый был человек. Бело-рыжий был. Я вот так немножко черный стал, а в детстве вообще белый был. До 48 года белый был. Такие, чисто белые волосы были. Русые. А у прадеда, Ивана Васильевича, Пурпэя, «Ржавого», голова-то полностью лысая была, как яйцо. У матери отец по имени Сено', был у Лудникова купца рулевым. Они в Норвегию ездили с Лудниковым, вроде. Сено Марюев – слыхали, нет хоть? У нас Ардеевы двух родов. Есть род Филиппа Никитича – а наш род совсем другой. Бог его знает, откуда привезены были. У меня дед походил на русского. Может, помор был, или с Кольского. С запада откуда-то. У них носы-то не ненецкие были… Руки очень большие были… Прадед у меня море любил, по морю болтаться. Он лодку себе сшил, за моржами гонялся. У него приспособление такое было – бочку делает… Потом спящего моржа берет два или три, сколько успеет на льдине. К бочке потом привяжет… Он же и шаман был.