Крест и корона - Нэнси Бильо

У входа стоял слуга в герцогской ливрее Говардов, на которой красовался герб: длиннохвостый лев на золотом фоне. В руке слуга держал свиток. Выслушав, что сказал ему один из гостей, он пробежал список глазами, повернулся и выкрикнул в зал:

— Сэр Генри Лайл!

Я подалась назад. Вот так штука: здесь объявляют фамилии гостей. Как же нам быть? Я поискала глазами брата Эдмунда, но поначалу не смогла его обнаружить среди моря смеющихся монахов и братьев.

Я проталкивалась сквозь толпу гостей, кровь стучала у меня в висках. Наконец я его нашла. Он выделялся высоким ростом и худобой и в бенедиктинском хабите напоминал монахов из Мальмсбери. Дорожную шапку брат Эдмунд сменил на большую монашескую, которую надел на свои светлые волосы, чтобы скрыть тонзуру.

— Мы не можем назваться собственными именами, — прошептала я ему. — Но и выдуманными тоже — их не будет в списке.

Брат Эдмунд посмотрел в сторону входных дверей.

— Гобелен, скорее всего, висит там, — сказал он. — Может быть, нам хватит и пяти минут. Главное — войти.

Я лихорадочно обдумывала, как поступить, однако в голову мне ничего не приходило. Мы отошли в сторону, тогда как другие гости, напротив, продвигались вперед к слуге у входа. Скоро наши фигуры станут вызывать подозрение — почему это мы не входим в зал.

Мимо нас быстром шагом прошла невысокая монахиня. Ее каштановые волосы, выбиваясь из-под вуали, лежали на спине. Я узнала ее.

— Госпожа Говард? — окликнула я. Кажется, выход найден.

Она оглядела нас и зааплодировала:

— Эти костюмы великолепно вам подходят.

Я улыбнулась ей как можно теплее:

— Я знакома с вашим родственником Сурреем. Я, кстати, только что виделась с его сестрой, вдовствующей герцогиней Ричмонд. Но, понимаете, я хочу сделать ему сюрприз. Я бы предпочла, чтобы нас с моим спутником не объявляли. Это можно как-нибудь устроить?

Глаза девушки расширились.

— Все Говарды любят сюрпризы, — сказала она и задумалась на мгновение. — Идемте со мной!

Катрин Говард повела нас к узкому коридору.

— Видите двери? — спросила она. — Одна из них открывается прямо в большой зал.

— А как мы узнаем, которая именно? — спросил брат Эдмунд.

— Ищите резьбу на двери: лев на фоне плюща, — пояснила она.

— Что? — недоуменно переспросил он.

— Герб, — вставила я. — Это герб Говардов — золотой лев и плющ.

— Вы хорошо знаете нашу семью, — довольно улыбнулась Катрин. — В большинстве случаев плющ располагается впереди льва, но там спереди лев. Так я и узнаю эту дверь.

Она заговорщически подмигнула нам и растворилась в толпе.

Дверь мы нашли довольно быстро и присоединились к гостям в большом зале. Там было не меньше шестидесяти человек, и почти все они танцевали.

Я обшаривала глазами зал. Противоположную стену украшали гобелены. На одном из них, длинном, висевшем к нам ближе всех, был изображен великолепный сад, но я видела, что выткали его не руки дартфордских монахинь.

— Вероятно, это на другом конце, — предположила я.

Однако оказаться там было не так-то просто: по всему залу кружилось, кланялось и прыгало великое множество гостей. Все танцевали, кроме двух женщин постарше и слуг, обходивших присутствующих с подносами, на которых стояли бокалы с вином.

— Нам нужно пробраться туда, — сказал брат Эдмунд.

И тут из передней части зала донесся голос, призывающий к тишине. Между двумя громадными подсвечниками были возведены подмостки, посредине которых стоял крепко сложенный молодой человек лет двадцати в епископском одеянии, но без шапочки и маски. У него было гордое, красивое лицо и коротко подстриженные золотисто-рыжие волосы.

— Это и есть граф Суррей? — спросил брат Эдмунд.

— Да, — рассеянно кивнула я, погружаясь в воспоминания. — До чего же он похож на своего деда и моего дядюшку герцога Бекингема. Ну просто точная копия.

Между прочим, мой дядюшка тоже любил переезжать из одного своего дома в другой и организовывать пышные приемы. В этом была какая-то внутренняя справедливость: герцог Норфолк презирал жену и ее семью, но оба его любимых чада внешне были истинными Стаффордами.

— Благородные господа, прежде чем начнется представление, мы станцуем аллеманду! — прокричал молодой граф.

Толпа одобрительно зашумела. Музыканты подняли инструменты.

Все бросились выбирать партнеров и место для танца. Все, кроме меня и брата Эдмунда.

— Танец — один из способов пересечь зал, — заметила я.

— Отличная идея, но есть одна проблема, — сказал он. — Я не танцую.

— Я знаю, брат, что это неподобающе, но разве обстоятельства нас к тому не вынуждают?

Он прикусил губу.

— Дело не в этом. Я бы охотно станцевал, если бы мог, сестра. Но я не умею.

Я была удивлена, ибо считала, что уроки танцев — обязательная составляющая воспитания каждого ребенка из приличной семьи.

— Меня предназначали для монастыря с восьмилетнего возраста, — извиняющимся тоном пояснил он.

Граф Суррей снова хлопнул в ладоши, оглядел зал:

— Отлично, выстраиваемся рядами. — Сердце у меня упало, когда его блуждающий взгляд остановился на мне и брате Эдмунде.

— Друзья, я собрал здесь самых лучших — если не считать тех, что играют при дворе самого короля, — музыкантов, — улыбаясь, обратился он к нам. — Почему вы стоите в сторонке и не танцуете?

Я взяла за руку брата Эдмунда, радуясь, что у меня на лице маска.

— Мы будем счастливы занять свое место, милорд, — громко сказала я и, шепнув своему партнеру: «Делайте то же, что и я», повела его вперед к сцене, на которой стоял Суррей.

— Вот это другое дело, моя прекрасная брюнетка, — расцвел в улыбке граф и изящно поклонился. — А теперь, прежде чем мы начнем танцевать, позвольте мне представить вам наших почетных гостей. Повод для ношения монашеских хабитов сегодня самый что ни на есть подходящий. Один из их вождей вернулся сегодня на берега Альбиона.

Дверь рядом со сценой открылась, и появились два пожилых человека.

Это были Томас Говард, герцог Норфолк, и Стефан Гардинер, епископ Винчестерский.

Мы с братом Эдмундом замерли на месте всего в нескольких дюймах от подмостков. Я услышала, как заскрипели три деревянные ступеньки, когда по ним поднимались сначала Норфолк, а потом Гардинер. Интересно, почему вдруг епископ Винчестерский вернулся в Англию? Неужели ему известно, что ни меня, ни брата Эдмунда в Дартфордском монастыре уже нет?

— Томас, это, конечно, очень лестно, но, боюсь, не вполне подходит для данного случая, — раздался низкий, мягкий голос Гардинера.