Другие правила - Валерий Большаков

— Вожжеватов Василий, Родин Антон, — сонливо сказал Цыпленок. Сунул каждому по пакету на завтрак и погнал робота дальше — тот тормозил и упирался.

— Мы, конечно, не БГ, — говорил Вожжеватов, — но что бы они без нас делали! Я не спорю, на абордаж или там в десант, идут они. А кто готовит им боты? Мы, Производственная Группа! Кто программирует киберов? Опять мы! Кто следит за броней? А кто же еще, кроме нас? Пришли, — утишил он голос. — Я к своим, а ты здесь будь.

Антон осмотрелся. Вася привел его в бывший лабораторный блок — круглый и довольно просторный. Нейтринный микроскоп был сдвинут к вогнутой стене и накрыт чехлом. А вот все остальное — столики, пара громоздких хемостазеров, экспресс-лаборатории, камеры биофак-импульсов — лежало сваленное в кучу.

Пурпуры из ПГ, в одинаковых белых комбинезонах вершителей, толпились перед большим экраном. Антон расковырял свой рацион, достал пластет с колой и приложился к соску.

— Эй ты! — послышался глумливый голос, и Антона довольно неучтиво ткнули в спину. — К тебе обращаются!

Антон обернулся. На него уставился Зигги Римайер, вершитель седьмого разряда. Сравнив свои кулаки с кулаками Зигфрида, Антон горько пожалел, что не занимался субаксом. Но сдачу отсчитать все равно придется…

Антон не стал посылать Римайера ни по одному из известных ему адресов, а отделался нейтральным «Отстань!».

— Да ты знаешь, кто я?! — набычился Зигги.

Изо всех сил заботясь о том, чтобы внутренняя трясца не была замечена снаружи, Антон выпалил присказку Тагвелла Гейтсби:

— Ты не самая большая лягушка в этом болоте!

В толпе хихикнули. Злобно заворчав, Римайер потянулся за квантовым пистолетом.

— Не советую, — предупредил Антон подрагивающим голосом и переложил пластет с колой в левую руку. — Я успею и выпить, и прострелить тебе оба уха, пока ты будешь ковыряться в кобуре.

Злость поднималась в стажере, и он радовался ей. Когда злишься — страх пропадает. Проверено.

Дружок Римайера, с приплюснутым носом, стриженный «под горшок», сказал густым баском:

— Тормози базар, стрелок. Я сам видел, как Зигги разрядил плазмоган по столбу за одну сек!

— Да что ты говоришь?! — комически изумился Антон. — А тот столб стрелял в ответ?

В толпе засмеялись.

— Тихо! — рявкнул вершитель пятого разряда Семь и торжественно включил визор.

Антон оторопел. С экрана на него глядело страшненькое, землистое лицо Локи. Щели зрачков у отвратительного уродца слегка подрагивали, мимики — ноль.

— «Из всех решений выбирай самое доброе», — раздался голос. — Так учат те, кто считает нас с вами злыми и нехорошими. А вы не верьте. «Пурпуры аморальны», — твердят они, потому как мы творим насилие, а насилие есть зло… А кто, собственно, сказал, что добро всегда нравственно? «Добро — это добро, а зло — это зло»? Но так не бывает… Это имена действий, и нету блага, отдельного от зла, — они не раздвоимы… И не слушайте тех, кто жмется в сумрак великих теней! Если вас ударили по левой щеке — воздайте поднявшему руку! Избейте его до полусмерти! Или убейте на месте. Подставлять щеку — означает не противиться злу, что вдвойне аморально, ибо тождественно равно соучастию в злом деянии…

Антон заслушался. И видел краем глаза застывшие лица пурпуров. Даже Зигги перестал сопеть и шмыгать носом. А голос звучал и звучал, мороком стелясь, заплетая паутиной рассудок. Звучал высоко, холодно. Хотя фонодемонстратор был выключен, да и губы у Локи не двигались. Ни разу не дрогнули даже. Ну и пусть… Антону было хорошо. Так, как бывает после долгого пути через пургу, когда вваливаешься, еле живой, в теплое и тихое жилище, где горит огонь в очаге, и томится горячий ужин, и ждет интересная книга перед сном, и мягкая постель, и все выходные впереди…

— Добро — не пассивная данность, — вещал Локи, — а сила действия. Актив. Пассивна Норма, и она есть идеал. Это тот уровень, на который поднялась цивилизация. Что люди считают идеалом? Работу, друзей и любовь. Хлеб и безопасность. Все это мы имели. Нас лишили работы — и мы потеряли товарищей. Праздность обессмыслила семью, и мы потеряли любовь. Человечество раскололось надвое, и о какой безопасности речь? Все, что нам дано, — это дармовой хлеб от Фонда изобилия… Это упадок. Это Зло, явленное в занижении Нормы… Добро есть противодействие Злу, оно — великая сила гомеостазиса, оберегающая Норму. Мы — носители этой силы, ибо в хотениях наших — вернуться к нормальной жизни!

Голос звучал прямо в голове. Даже не звучал, а как бы возникал из ниоткуда — высокомерный, снисходительно-пренебрежительный, дозволяющий внимать. Голос унижал, голос уценивал, голос умалял. Антон понял это, когда поймал себя на том, что испытывает мерзопакостную рабскую благодарность к Локи. К вождю! К хозяину! Не только не гонящему от себя своих слуг, а, наоборот, проводящему их серые и скудные умишки по своему Дворцу Мысли и Духа. Антон возмутился. Чудовищным усилием души он потащил себя из того теплого и приятного, что наколдовывал голос. Изнемогая, Антон снимал с себя заклятия и чары. Он стал задавать вопросы, выражать сомнения, спорить с речениями Локи. И победил. Еще по пояс в вонючей болотной жиже, он уже чувствовал под ногами твердое, надежное дно.

— Одна из самых старых и населенных лунных баз, — продолжал проповедь хомо супер, — евразийская «Луна-Главная», делится на сектора. В Зеленом секторе — теплицы и оранжереи, в Голубом — гидросистема, а Пурпурный сектор — производственный. Там из реголита добывали гелий-3, выплавляли титан и алюминий, расщепляли ископаемый лед на углекислоту, аммиак, метан и воду. А воду — на кислород и водород… Теперь Пурпурный сектор закрыт. И именно этот цвет, цвет труда, я выбрал для нашей Лиги, для нашей Гвардии, для нашего дела…

«Вранье! — ожесточенно твердил Антон. — Ничего он не закрыт! Его даже расширили и достроили! Что он все врет?!»

Но пурпуры слушали Локи с упоением, вбирали в себя андроидную полуправду, как первую и последнюю истину, как святониспосланную благодать… Теперь Антон совсем иначе смотрел на пурпурных. Ненавидеть их — позориться только. К кому тут питать ненависть? К исполнителям-биороботам, которым подсадили размноженную «Ка» этого гоблина? Или к вершителям, у коих гоблин аккуратно вымарывает собственные «Я», а те только покряхтывают? Или его опять заносит на поворотах понятий?

Антон с запозданием порадовался, что видел Локи на экране, а не вживую. У этого чуда-юда такое мощное психодинамическое поле, что даже за километр подействовало. Чуть самого не оболванили… А если б глаза в глаза? Вот где страх… И почему он все так витиевато излагал, а по селектору из штаба — убого, на манер Зигги? Или суперу все равно, или он вообще по-нашему не чувствует, просто имитирует эмоции. В обед все по-свойски излагает, еще и хамоватости в голос подпустит, словечек разных, а перед завтраком умничать начинает, увлекается старинным слогом, переходит на доверительный тон… «Мы утратили любовь…» Господи, кто бы говорил!