Зияющие высоты - Александр Зиновьев

Верно, если бы сейчас, например, человек пятьдесят более или менее значительных интеллигентов объединились и сделали совместное заявление политического порядка, эффект был бы ошеломляющий. Но попробуй, набери этих интеллигентов хотя бы на одну акцию! Не случайно, между прочим, у нас с таким остервенением набросились на подписантов. Запахло оппозиционными объединениями.

Так что я тоже склонен думать, что никакой растерянности не было. Было скорее всего крайнее обнажение социальных механизмов нашей жизни. Наша социальная система на виду у всех, спокойно, не спеша сработала как автономная безжалостная машина и установила сама по себе наиболее соответствующее ей состояние. Она просто слегка перестроилась применительно к изменившимся обстоятельствам. И с точки зрения истории сделала она это в поразительно короткий срок.

Скоро вся эта размазня кончится. И что останется от всей их болтовни? И все вернется на круги своя. И никто не подумает о тех, кто молча работал и сработал весь этот интригующий период. Их частично уже уничтожили. Скоро уничтожат остатки. И опять должны будут родиться мальчики и девочки, способные пойти на все или хотя бы на многое. А родятся ли они?

Пытался спросить,

Как правильно жить

И быть при этом счастли-и-вым.

И должен признать,

Бессмысленно ждать

Отве-е-тов правди-и-вых.

Враги и друзья

Врут почем зря.

Кричат, вопрос-де, мол, сло-о-жен.

Не пей, не кури.

С женой не дури.

Начальников слушаться до-о-лжен.

А годы летят,

А люди твердят,

Не лезь напрасно из ко-о-жи.

Чем чище живешь,

Скорей пропадешь.

Никто тебе не помо-о-жет.

От тоски от такой

Завоешь порой

Смертельно раненым зве-е-рем.

От боли молчишь.

До боли кричишь.

Никто тебе не пове-е-рит.

Но стоит спросить,

Как пристроиться жить,

Чтобы добиться уда-а-чи.

Помочь норовят,

В один голос твердят,

Живи, как все мы, не ина-а-че.

А выть-то, собственно говоря, не из-за чего, сказал Социолог, делавший заключение экспертизы об этой песне Певца. Жизнь в Ибанске значительно улучшилась. Вот вам факты. Исчезла только копченая колбаса. А вареная-то осталась. Цена на мясо выросла не в пять раз, как ожидали, а только в три с половиной. Посадили не тридцать оппозиционеров, как планировали, а всего лишь двадцать девять целых и три десятых. И влепили им не по десять лет, как следовало бы, а лишь по семь с последующим пребыванием в лагерях особого режима четыре года. Распустились, сказал Сотрудник. Да, сказал Супруга. Они нам очень мешают работать.

У нас, говорит Неврастеник Журналисту, порядок такой. Если признают, что недооценили такое-то направление в науке, значит, его разгромили. Если признают, что в отдельных случаях докторские степени присуждаются не по заслугам, значит, докторская степень превратилась в средство карьеры, стяжательства, престижа, очковтирательства. И дело тут не в той лживой форме, в какой это преподносится официально. К этому привыкли. И желающие делают скидку на систему. Дело в том, что процессы, ведущие к таким даже официально критикуемым ситуациям, проходят у всех на глазах. Их последствия очевидны с самого начала. Но нет никаких сил им противостоять. Возьмите, например, историю с докторами. Только в нашей сфере в доктора ежегодно проходило несколько сот человек. Думаете, это ученые? Даже по нашим крайне низким критериям это почти на сто процентов невежды и шарлатаны. Но это руководящие деятели, их ближайшие холуи и фактические авторы их вшивых сочинений, растущие карьеристы, сотрудники ответственных организаций и т.п. Проходят заседания секторов, кафедр, ученых советов, редколлегий, комиссий. Все знают, что к чему. Но все ведут себя так, будто обсуждаются новые идеи, ценные результаты, глубокие мысли. Спектакль за спектаклем. Из года в год. И попробуй, пикни. Разорвут в клочья. В такой ситуации если чудом проскочит действительно талантливый и продуктивный ученый, его так или иначе раздавят. Или приручат. Для рекламы. Или, скорее, для прикрытия. Но вот по каким-то причинам обнаруживаются последствия этих спектаклей, которые начинают мешать самим их участникам. Надо принимать меры. И принимают. Как? Другая серия спектаклей с теми же исполнителями. Они готовы выполнить любые указания, провести любые мероприятия. Но по-своему. Так, чтобы сами они не пострадали. Сейчас, например, установили более строгий отбор в доктора. И кто же пал первой жертвой нового порядка? Те, кто по идее должен был бы быть доктором в первую очередь. Более высокие инстанции, говорите? Так ведь там тоже спектакли. Другие, но спектакли. Вы думаете, их дело - добиться, чтобы наши доктора стали подлинными учеными? Да для них подлинный ученый, как и подлинный художник, писатель и т.п., есть первый враг. Для них все подлинное враждебно. Им нужна бутафория, муляж, камуфляж, румяна. Их реальное дело дать указание, обсудить, принять решение. И проследить, чтобы нижестоящие инстанции отреагировали положенным в их спектакле способом.

Был день рождения друга. Немного выпили. Разговорились. Добрались до проблемы власти и свободы личности. А кто им дал право распоряжаться мною, как пешкой, сказал Крикун. Такого права нет. Это не право. Это - грубое насилие. Право предполагает добрую волю. А тут происходит умышленное смешение понятий. Законодательное закрепление насилия - это одно. Если вы хотите употреблять тут слово "право", говорите о праве-насилии или, если вам это не нравится и вы хотите выглядеть гуманным, о праве-один. Законодательное закрепление сопротивления насилию - это другое. Говорите тут о праве-свободе. Конечно, это вызывает нежелательные ассоциации. А у нас, как известно, рай свободы. Ну, говорите тут о праве-два. И какие бы вы слова тут ни употребляли, право-один есть противоположность права-два. Принуждение есть противоположность свободе, хотя они и касаются одних и тех же явлений. И в языке определяются друг через друга. Вы говорите о революции, войне, стройках, перелетах, плотинах, выставках и прочих свидетельствах правоты доктрин. А я тут при чем? Это их дело, а не мое. Я пришел в этот мир не по своей доброй воле. И не по просьбе, во всяком случае. При рождении я не давал подписки одобрять все то, что они натворили. Я застал мир таким, каким он стал независимо от меня. И я никому ничего не должен. Отплатить за образование? А много ли оно стоит? И кому платить? А то, что моя мать годами работала даром, это что? Тоже благодеяние? Я сам работал в дармохозе. И что получил за это? Шиш. Мало? Ладно, я работать буду. С меня сдерут еще в десять раз больше, чем дали мне. Но это все из другой оперы. Не надо передергивать. Мы не об этом говорим. Мое моральное право что-то приникать в этом данном мне мире, а что-то отвергать. Для меня он есть нечто изначальное, а не результат.