Миры под лезвием секиры - Николай Чадович

Легенда гласит, что на эти слова своей недальновидной супруги всенародный голова ответил следующее:

— Дура ты. Из колхоза меня председатель выгнал, с почты — ревизор, из клуба — директор. А кто меня сейчас посмеет тронуть? Выше меня ведь никого нет, кроме господа бога, который, кстати, сам не что иное, как бесплотный дух и суеверие. Соображаешь?

— Соображаю, — вздохнула жена, решительно вскидывая на плечо узел со своим барахлом.

— На алименты не рассчитывай, — постращал он жену напоследок. — Я на народные средства жить собираюсь, а они все на строгом учете.

— Не знаю, на что ты жить собираешься, а вот на твои похороны я точно не приду, — она хлопнула дверью.

Прежде чем приступить к государственным делам, Плешаков набрал себе в охрану сотню отборных головорезов и потребовал личного врача, который должен был отвечать трем следующим условиям: женский пол, возраст до тридцати, блондинка.

В Талашевской больнице под этот строгий стандарт подходила одна только Верка. Так она стала личным врачом, а потом и невенчанной супругой первого лица Отчины. Ей представилась редкая возможность видеть кухню большой политики, так сказать, изнутри.

По привычке, приобретенной еще в те времена, когда он пас общественное стадо, Плешаков вставал рано и сразу углублялся в процесс законотворчества. Тут ему было полное раздолье, поскольку ни о юриспруденции, ни об экономике, ни тем более о международном праве он никакого представления не имел и руководствовался исключительно здравым смыслом, который в его, плешаковском, понимании являлся не чем иным, как верхоглядством и самодурством. Впрочем, его серость и необразованность с лихвой компенсировались неуемной энергией и редким упорством. Задумав очередное абсурдное мероприятие, Плешаков всегда доводил его до конца, чего бы это ни стоило Отчине и ему лично. А для того чтобы народ мог по достоинству оценить его титанические труды, Плешаков довел численность своей гвардии до тысячи человек, учредил тайную полицию, отдел пропаганды и агитации, а кроме того, запретил чтение литературы, идеи которой не совпадали с его личными. На все более или менее важные государственные посты он поставил преданных ему людей. (Будешь тут преданным, если попал из грязи в князи.) Внешними сношениями ведал бывший директор коневодческой фермы. Считалось, что на почве своей прежней профессии он сможет найти общий язык со степняками, которые, хоть и неоднократно опустошали Отчину, являлись ее основными союзниками в борьбе с клерикально-феодальной Кастилией.

За внутренние дела отвечал тот самый участковый, который когда-то брал у Плешакова объяснение по поводу недостачи вверенных ему денежных средств. Разыскав своего былого притеснителя, экс-почтальон сказал ему: «Если не справишься с работой, повешу».

То же самое происходило и в других ведомствах. Все родственники и знакомые Плешакова, осевшие на руководящих должностях, следовали стилю руководства своего благодетеля, который можно было охарактеризовать как энергичный идиотизм. Впрочем, простым людям, давно не ожидавшим от жизни ничего хорошего, это даже нравилось. Как говорится, дурак, но ведь свой.

Зато личностям неглупым, образованным, да еще привыкшим иметь свое собственное мнение, сразу стало как-то неуютно. Эта категория граждан, и без того сильно поредевшая в последнее время, теперь опасалась носить в общественных местах очки и употреблять чересчур грамотные фразы.

Сам Плешаков привык выражаться с импонирующей народу простотой и доступностью. На многочисленных митингах, устраиваемых по каждому поводу и без повода, он бил себя кулаком в грудь, обнимал женщин, ручкался с мужчинами и всех подряд угощал сигаретами, ныне попавшими в разряд острого дефицита.

На первых порах кое-кто пытался деликатно разузнать у него, когда же предвыборные обещания станут реальностью и на поголубевшем небе вновь появится долгожданное солнышко. Плешаков сначала отделывался шутками: дескать, солнышко в капремонте, подождите немножко, вот отмоют его от пятен и тогда повесят на прежнее место. Потом он стал ссылаться на объективные трудности и козни затаившихся врагов, а когда подобные вопросы окончательно набили оскомину, велел допускать к своей особе только специально отобранных и проинструктированных граждан.

Верке с ним хлопот почти не было. Здоровьем Плешаков обладал отменным, вредных привычек практически не имел (хотя от одного застарелого порока избавиться не мог — любил сосать молоко прямо из коровьего вымени), а любовью занимался в своем привычном стиле, кавалерийскими наскоками. Главное для него была цель, а вовсе не процесс, и он стремился к этой цели с минимальными затратами сил и времени. Верка, бывало, не успевала задрать юбку, как ее можно было уже опускать.

Против ангелов Плешаков сперва повел шумную, хоть и бестолковую кампанию, а потом, когда внешнеполитическая обстановка резко изменилась к худшему, стал с ними заигрывать, впрочем, без особого успеха. Аггелы, люди серьезные, привыкли смотреть далеко вперед и не утруждали себя связями со всякими пустопорожними горлопанами. Крах Плешакова, едва не ставший и крахом всей Отчины, к тому времени получившей и другое название — Отчаяны, стал результатом его собственных непомерных амбиций. Началось все с того, что звание всенародного головы показалось Плешакову недостаточно благозвучным, и он по тщательно отрепетированной просьбе трудящихся был провозглашен императором Федором Алексеевичем, со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая и закон о престолонаследии.

Верка сшила из старых платьев императорский штандарт, а приглашенный из Кастилии специалист по геральдике нарисовал офигенный герб, на котором чего только не было: и фигурный щит со щитодержателями в виде двух вставших на дыбы быков; и ворон, символ долголетия; и десница, олицетворявшая верность клятве; и то самое обещанное народу солнышко, да еще на пару с монархическим скипетром; и вензель «Ф.А.» на красном фоне; и богатая арматура по краям щита, составленная из значков, полученных Плешаковым на срочной службе; и даже девиз на латинском языке, в буквальном переводе означавший «Смелым судьба помогает».

Никто из подданных новоявленного монарха на это событие особо не отреагировал. Простой народ, привыкший к экстравагантным выходкам своего кумира, только посмеивался, а умники еще глубже забились в тараканьи щели. Остальные были по горло заняты собственными делами: гвардия потихоньку грабила всех встречных-поперечных; тайная полиция в свободное от проведения контрабандных операций время фабриковала всякие фиктивные дела, до которых Плешаков был большой охотник; отряды самообороны, переименованные в императорские полки и бригады, вели вялотекущие боевые действия против ангелов, не забывая при этом приторговывать оружием и боеприпасами; отдел пропаганды и агитации спешно сочинял новую биографию отца нации, в которой туманно намекалось на то, что по материнской линии он происходит едва ли не от Александра Македонского. Однако бедноватая людскими ресурсами Отчина, которую к тому же можно было лаптем накрыть, уже не устраивала Федора Алексеевича. Он всерьез подумывал о титулах короля Кастильского, великого хана Степи, верховного вождя Лимпопо и прочая, и прочая, и прочая. Кроме того, к этому времени стало достоверно известно, что вокруг простирается множество других, еще малоизвестных стран, которые вполне могли бы стать бриллиантами в будущей короне династии Плешаковых. Вот только гады-соседи, как тугой аркан на шее, мешали вырваться на простор.