Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 3 - Макс Фрай

Напиваться, кстати, ему не понравилось. Скучно, вяло и сонно, вечное бурное море становится по колено, и наступает штиль. И голова ещё больше глупеет, ну его к чёрту совсем. Пить человеком – натурально деньги на ветер; зачем это людям вообще? Хотя, конечно, не такой лютый ужас, как однажды случился с Нёхиси, когда тот из любопытства лизнул настойку котом.

Засыпая, думал с восхитительной, непривычно твёрдой уверенностью: ничего, скоро снова сделаюсь демоном, ух я тогда оторвусь!

* * *

К началу ноября он успел слепить и рассовать по укрытиям не меньше тысячи своих амулетов, входных билетов, подарков для города, или чем они были на самом деле, чёрт его разберёт. Не запоминал, где, какие и как; естественно, не записывал, знал, что потом, если – когда! – всё получится, город сам его к тайникам приведёт.

Чем больше работал, тем больше входил во вкус, всё чаще засыпал, не умывшись, перемазанный глиной, и улыбался во сне. Силы с каждым днём прибывало, так что тело с ней не справлялось – то тряслось в лихорадке, то спало на ходу, то болело, как открытая рана, то видело всё раздвоенным, как бывает, если нарочно скосишь глаза, то вопило от лютого голода, не проходившего, сколько ни съешь, то резко старело, то делалось юным, то просто звонко гудело, как высоковольтные провода. Ещё хуже справлялся ум. Он стал рассеянным до смешного, то и дело совался на улицу, как по дому ходил, босиком, по утрам наливал себе кофе в чашку, перевёрнутую вверх дном, за полгода дважды терял кошельки и четырежды – телефоны, чего не случалось даже когда был крепко пьющим молодым дураком.

Был этому только рад, думал: значит уже постепенно возвращаюсь в прежнее состояние. Когда встретился с Нёхиси, тоже стал невменяемым, временами натурально как младенца одевать приходилось и всюду за руку водить. Стефан меня тогда утешал, типа в ходе радикальной трансформации возникает сразу столько принципиально новых нейронных связей, что старые рвутся от ужаса и убегают из мозга с громкими воплями; короче, совершенно нормально на этом этапе быть полным придурком, хороший показатель, зачёт.

Только этим можно объяснить, что его роковым образом перемкнуло, в памяти случился сбой и теперь он был совершенно уверен, что дата его возвращения – девятое ноября.

В тот день подскочил ещё затемно и больше не мог уснуть. Наконец сварил кофе, выпил его в саду под моросящим дождём; впрочем, раньше не раз приходилось и в ливень, и в снегопад, даже под град угодил однажды, тут ничего не поделаешь, традиция есть традиция, первый утренний кофе надо пить в городе, с городом, погода не повод что-то менять.

В общем, пил кофе под моросящим дождём в очень счастливом городе, в каком-то смысле в обнимку с ним. Думал: всё у нас получилось, я до этого дня дожил.

Весь день просидел дома – на всякий случай, вдруг место имеет значение? Где когда-то человеком проснулся, там и надо сидеть? Но ближе к ночи у него сдали нервы – почему до сих пор ничего не случилось? А вдруг не случится вообще? Я что-то неправильно сделал, продолбал свой единственный шанс?

Да ну, ерунда, – говорил он себе, – всё нормально, отставить истерику, этот шанс продолбать невозможно, он же мой, а не чей-нибудь шанс. Но уверенности становилось всё меньше; в конце концов плюнул, оделся и вышел на улицу. Если место имеет значение, его проблемы. Пусть теперь выкручивается само.

Кружил по безлюдному городу, старался не думать о времени, и вообще ни о чём, трясся от жара, пылал от холода, бормотал как молитву: «Обо мне помнит Бездна», – но молитва не помогла. Так обычно и получается – если ждёшь от молитвы конкретного результата, не будет даже абстрактного. Тебя просто не слышат, рвётся контакт.

Остановился как вкопанный, как громом небесным сражённый, услышав, как вдалеке звонит Кафедрал. Значит, полночь. Мать её, сраная полночь. Закончилось сраное девятое ноября.

Стоял, смотрел, ничего не видел, только глупого нелепо вырядившегося себя – почти старика, сумасшедшего психа, который, теперь это ясно, не выдержав отсутствия высшего смысла, сочинил себе сказку о демоническом прошлом и будущем, о всемогуществе и волшебных друзьях. Ну чего, убедительно вышло. Духоподъёмно. И небанально. Молодец, ай да я.

Ладно, – думал он, удивляясь собственному спокойствию, – всё равно хорошая жизнь получилась. В сто раз лучше, чем была бы без бредовых фантазий. Грех обижаться. У других и этого нет.

Ладно, – думал он, – зато я временами был счастлив, насколько это вообще возможно для человека на этой земле. Главное, не испортить это длинным и скучным финалом. Я без своих фантазий буду очень гнусно стареть. Хорошо, что я храбрый. И та ещё истеричка. Сумею, решусь умереть. Может быть, кстати, после смерти окажется, что бред был полезный. Может, господь милосерден настолько, что мы рай себе сочиняем, пока живём на земле? Это бы всё объяснило. Собственно, только это и объяснило бы. Иначе я не согласен. Разнесу там всё в клочья, камня на камне от дурацких загробных миров не оставлю, если оно не так.

Стоял под звон Кафедрала, деловито перебирал в уме варианты, как хорошо умирать. Так, чтобы не унизительно и с гарантией. Чтобы случайно в живых, не дай бог, не остаться, тем более, инвалидом не стать.

И в этот момент на его плечо легла физически ощутимая, тяжёлая как ящик с глиной рука.

– Да я сам тебя укокошу, угрёбище, – ласково сказал ему город не почти, а совершенно человеческим голосом. – Вот только попробуй! Ты меня хочешь бросить, на какую-то глупую смерть променять?! Это нечестно! Друзья так не делают. Я же сам воскрес только ради тебя. Решил, раз волшебное существо в человеческом виде ко мне в гости явилось, значит пора оживать. И что мне теперь, начинать всё сначала? Вот спасибо! Думаешь, городам легко умирать?

Он обернулся, конечно, хотя от ужаса стало темно во всём теле, как порой от сильного стресса темнеет в глазах. Но он язвительно напомнил себе: эй, ты же как раз помирать запланировал. А теперь испугался? Чего, твою мать?!

Существо, которое он увидел, было точно такое, как примстилось когда-то на кладбище: почти антропоморфное туманное тело, почти волчья туманная голова. Только не огромное, не до самого неба, а вполне совместимое с человеческими масштабами, максимум метров пять.

Долго смотрел, потому что в жизни не видел такой красотищи; то есть как раз получается, видел, но вштыривает, как в первый раз.

Пока любовался, концепция снова сменилась. Он так решил: ладно, даже если себя я выдумал, этот красавец есть и всегда, получается, был. Город, воплотившийся в песьеглавца и заговоривший человеческим голосом специально чтобы выписать мне люлей! Даже если это галлюцинация, всё равно такая шикарная, что ради её повторения можно ещё пожить.

Наконец сказал:

– Не серчай. Я, понимаешь, с горя немного спятил. Решил, что просто всё выдумал – наши с тобой разговоры, игры, дела. А на самом деле, ты – населённый пункт с улицами и домами, как все нормальные города. Но раз ты есть – вот такой, значит я буду тоже. Даже не подумаю умирать.