"Штрафники, в огонь!" Штурмовая рота - Владимир Першанин

– Мужики, неделю на подготовку нам бы дали еще, – проговорил Николай Егорович. – Но я отказался. Складывается ситуация, что не сегодня завтра придется отдать пять-шесть самых распоясавшихся уголовников под трибунал. Для них – это расстрел. Сами представляете, с каким настроем остальные пойдут на передовую. Оставшиеся урки на нас волками бы смотрели. Поэтому я принял решение не продлевать срок учебы, а готовиться к маршу. Иначе роту мы погубим.

Откровенно говоря, никто из нас не торопился слишком на фронт, но мы были согласны с нашим командиром. Он выразил то, о чем мы сами уже подумывали. Семьдесят уголовников на роту оказалось явным перебором. И чем быстрее они очутятся на передовой, тем будет лучше.

Северо-западнее нас первая механизированная и части 1-й танковой немецкой армии группы «Северная Украина» предприняли ряд контрударов. И хотя это была территория действий соседней армии, нашей роте предстояло участвовать в боевых действиях. Все сомнения в боевой готовности роты уже не имели значения. Через сутки нас погрузили на автомашины, и 340 человек двинулись на северо-запад. Кто больной, а кто нет – не разбирали. Как невесело посмеивались бойцы: «Немецкая пуля любого вылечит».

Поручив мне с самого начала вопросы боевой и стрелковой подготовки, Николай Егорович не скрывал, что никогда не отбывает на передовую с такой неспокойной душой. Мы прижали уголовников, объявив, что рота официально вступает в боевые действия. Начинают действовать жесткие и безоговорочные правила, когда даже за самовольную отлучку можно угодить под расстрел.

И Тимаря, и других беспокоило то, что многие бойцы недостаточно подготовлены. Часть лиц, осужденных трибуналами за содействие оккупантам, практически не владела оружием. Что говорить об автоматах, метании боевых гранат, если даже перезарядка винтовки являлась для некоторых серьезной проблемой. У меня на глазах парень бестолково выдернул затвор и не знал, как его вставить на место.

Проводя учебные стрельбы, я видел, что новобранцы зажмуривали глаза, стреляли как попало, а перезарядка длилась долго и неумело. О результатах говорить не приходилось. Случалось, что пули зарывались в землю, метрах в сорока от стрелка, или с воем уходили в небо. Зря не скажу, учились ребята быстро, и думаю, что через пару недель освоили бы навыки владения оружием. Хотя бы ползать научились. Но обстановка в роте складывалась такая, что уголовники всячески тормозили обучение, и тянуть дальше было нельзя.

Переброска роты на передний край решала все неувязки. Кроме того, по просьбе Тимаря нам выделили в числе штрафников несколько бывших сержантов и разжалованных офицеров, имевших боевой опыт. Их срочно ставили на должности командиров отделений, присваивали звание «сержант».

– Те, кто захочет, научатся, – заявил Тимарь. – А всякая тварь… будет на поле боя военную науку постигать.

Мой взвод насчитывал около 110 человек. После двух суток марша остановились на окраине небольшого городка. Здесь получили основную часть оружия. Как и в прошлый раз, большинство бойцов вооружили винтовками. На взвод выделили три ручных пулемета и штук восемь автоматов. Боеприпасов и гранат – сколько унесете. Затем повели на позиции.

Глянув на объект, который нам предстояло атаковать, я лишь вздохнул. В штрафной роте мне явно «везло». Первый раз наступали по открытой отмели и подтаявшему льду под огнем пулеметов с обрыва. Теперь перед нами торчали ломаными зубцами остатки кирпичного забора. За ними виднелись полуразрушенные корпуса. Закопченные, серые от въевшегося цемента. На железнодорожных путях – металлические платформы, вагоны для перевозки цемента.

Это был завод бетонных изделий. Вернее, развалины завода. Немцы превратили его в сильный опорный пункт. Части, наступавшие на флангах, уже продвинулись вперед. Но скопище разбитых корпусов, груды балок, остатки забора и подъездные пути с металлическими вагонами позволяли немцам без особых усилий оборудовать бетонные норы для пулеметов, легких орудий и минометов.

Завод был под носом. Мы располагались метрах в трехстах и ближе к остаткам забора, где находилась передовая линия немецкой обороны: доты, узкие норы, траншеи, перекрытые плитами. Прямо перед нами виднелась открытая бетонированная площадь, несколько сгоревших танков Т-34 и трупы советских солдат, вздувшиеся под горячим майским солнцем и влажной жары после недавних дождей.

Жутковатое было зрелище. Разбухшая плоть туго растягивала, а кое-где рвала сопревшие гимнастерки и шаровары. Запах мертвечины висел в неподвижном воздухе. Жужжание скопища мух было слышно даже отсюда.

Я наблюдал за немецкими траншеями из КП лейтенанта, командира стрелковой роты. В роте у него оставалось не больше двадцати человек, а выглядел он каким-то снулым или контуженым. Но рассуждал толково, неторопливо, объясняя обстановку.

– Сколько же здесь людей положили! – вырвалось у меня.

– Новичок, что ли? Первый раз видишь?

– Пошел к черту! Поставят новичка взводом штрафников командовать.

– За какие же тебя грехи в смертники определили? – вяло усмехнулся лейтенант.

– Доверие оказали.

– Ну-ну… мне тоже. Неделю взводом командовал, а затем в одной атаке сразу два взводных и командир роты накрылись. Нацепили вторую звездочку и ротным определили. Не успеешь оглянуться, комбатом стану. Если не подохну раньше… Здесь уже целый полк уложили. Теперь нас доколачивают. Спасибо, штрафбат прислали.

– Мы не штрафбат, а рота, – поправил я лейтенанта.

– Значит, у вас во взводе по сто человек? Воевать можно.

– Можно. Только если в лоб бросят, через день и от нас ничего не останется.

Лейтенант обвел рукой позиции и пояснил:

– Куда ни сунься, везде лоб. В этом месте хоть вплотную удалось подойти, а справа, где остатки растворных узлов, пулеметы ближе чем на семьсот шагов не подпускают.

Завод вяло обстреливали. Из-за спины вылетели несколько мин и взорвались где-то в корпусах. Еще один, другой залп, и минометы замолчали. Наверное, боеприпасы, выделенные для этого объекта, давно израсходовали. Так же, как и лишились танковой поддержки. «Тридцатьчетверки», видимо, пытались ворваться в широкий пролом в заборе и выломанные ворота. Но их подбили и сожгли на полпути. На таком расстоянии броню легко возьмут даже 50-миллиметровки с их подкалиберными и кумулятивными снарядами.

– Зачем танки вообще на укрепления пускали? – вырвалось у меня. – Им здесь гибель.

– Хотели на полном ходу прорваться. Неслись будь здоров, а их и пушками, и реактивными ружьями начали долбить. Пару штук поврежденных за дымовой завесой вытащили, а эти четыре сгорели напрочь.

Мы закурили, и лейтенант тоскливо заметил:

– Все бы отдал, чтобы хоть на денек в деревню свою вернуться. Мать, братишек младших глянуть. Наверное, не суждено. Все в этих развалинах останемся.

Я заметил на гимнастерке лейтенанта три нашивки за ранения. Наград не было ни одной. В тот период их не так и много до передовой доходило. Больше в штабах оседало. Я невольно вспомнил писарей своего штаба, жравших жареную картошку с салом. У меня оставалась банка тушенки от НЗ, и я предложил лейтенанту перекусить.