О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Пиво текло, а время замедлялось и наконец остановилось совсем, больше не было ни прошлого, ни будущего – только лицо Конни и теплое, спокойное настоящее.

Я удивился, когда Тристан взял меня за руку. Я и забыл, что он тоже здесь, и сфокусировал на нем свой взгляд так же, как ранее на Конни: я видел одно лишь его лицо, подвешенное в атмосфере пустой комнаты. Только лицо его теперь было красным, он тяжело дышал, а его глаза остекленели.

– Хочешь, покажу сумасшедшего дирижера? – спросило лицо.

Я был глубоко тронут. Вот еще одно доказательство заботы моего друга обо мне. Из всего репертуара Тристана его пародия на сумасшедшего дирижера была наиболее трудной. Она требовала огромных затрат энергии, а поскольку Тристан не привык к любой физической активности, она его выматывала. И все же он был готов пожертвовать собой. Меня охватила волна сладостного чувства, и на секунду мне показалось, что я даже могу расплакаться, но я удовлетворился тем, что пожал Тристану руку.

– Ничего не хочу так, как этого, старина, – сказал я веско. – Мне сегодня вечером именно этого и не хватало. И я хочу воспользоваться случаем, чтобы сказать тебе, что во всем Йоркшире не найдется более достойного джентльмена, чем Тристан Фарнон.

Огромное красное лицо стало торжественным.

– Старина, твои слова – большая честь для меня.

– Нис-с-скоко, – выговорил я с трудом. – Я даже не могу надеяться на то… на то… на то, чтобы выразить свое высокое к тебе отношение.

– Ты слишком добр ко мне. – Тристан икнул.

– Ничего подобного. Знакомство с тобой – это большая честь для меня, редкая привилегия.

– Спасибо, спасибо. – Тристан старательно кивал головой в нескольких сантиметрах от моего лица.

Мы уставились друг на друга, и разговор мог бы продолжаться еще долго, но вмешалась Бренда:

– Эй, вы двое, перестаньте тереться носами, а закажите мне еще пива.

Тристан окинул ее холодным взглядом:

– Тебе придется подождать несколько минут. Я должен кое-чем заняться.

Он поднялся, встряхнулся и с достоинством вышел на середину комнаты. Тристан повернулся к нам, и я заметил, что он сильно возбужден. Я почувствовал, что на сей раз произойдет нечто необычайное.

Тристан поднял руки и повелительным взглядом посмотрел на воображаемый оркестр, окинув одним движением головы ряды и струнных, и духовых, и ударных инструментов. Затем мощным движением руки он начал увертюру. «Что он играет? – подумал я. – Россини или, может быть, Вагнера?» Я смотрел, как он вскидывает голову, взмахом кулака приглашая вступить струнные, или дрожащей вытянутой рукой повелевает трубами.

Где-то посередине пьесы появились проблемы, и я завороженно смотрел, как его лицо начало дергаться, а губы – дрожать. Взмахи рук становились все более резкими, а все его тело охватил неуправляемый спазм. Было ясно, что дело идет к концу: глаза Тристана вращались, волосы упали на лицо, он потерял управление музыкой, и она беспорядочно клубилась вокруг него. Внезапно он замер как парализованный, руки его опустились, и он рухнул на пол.

Я вместе со всеми засмеялся и захлопал, но вдруг заметил, что Тристан слишком неподвижен. Я наклонился к нему и обнаружил, что он ударился головой о тяжелую дубовую ножку стула и почти потерял сознание. Медсестры быстро принялись за дело. Бренда опытным движением подняла ему голову, а Конни принесла воду и полотенце. Когда Тристан открыл глаза, они обмывали крупную шишку у него над ухом.

Появился встревоженный мистер Пикок.

– Все нормально? Могу я чем-то помочь?

Тристан сел на стул и с трудом отхлебнул пива. Он был очень бледен.

– Через минуту я приду в себя, а пока попрошу о последней любезности. Принесите нам еще по одной на посошок – и нам пора на танцы.

Хозяин поспешил прочь и вернулся с эмалированным кувшином, полным до краев. Последняя кружка волшебным образом вернула Тристана к жизни, и он вскоре встал на ноги. Мы с признательностью обменялись рукопожатиями с мистером Пикоком и вышли. После яркого света паба темнота накрыла нас, как одеялом, и мы с трудом находили дорогу на крутой улице. Наконец мы увидели здание танцзала на вершине поросшего травой холма. Сквозь шторы просачивался слабый свет, и мы услышали музыку и ритмическое топанье ног.

Веселый молодой фермер на входе принял наши деньги, и когда мы вошли в зал, то оказались в плотной массе танцующих. Зал был битком набит молодыми людьми в строгих темных костюмах и девушками в ярких платьях. Все они радостно потели, раскачиваясь и кружась в такт музыке.

На невысоком подиуме в одном конце четыре музыканта выкладывались как могли – на пианино, аккордеоне, скрипке и ударных. На противоположном конце несколько приятных женщин средних лет стояли за длинным столом на козлах, распоряжаясь толстыми бутербродами с ветчиной, заливным, домашними пирогами, кувшинами с молоком и бисквитами, обильно украшенными сбитыми сливками.

Везде по стенам стояли парни, выискивая глазами девушек без пары. Я узнал одного.

– Как называется этот танец? – прокричал я через общий шум.

– Тристеп Евы, – ответил он.

Мне он был внове, но я уверенно пошел танцевать с Конни. Танец состоял из кружений и топанья ногами по полу, и, когда мужчины опускали свои тяжелые башмаки на доски пола, зал сотрясался, а грохот стоял оглушительный. Мне понравилось, я был предельно счастлив и без усилий кружил Конни в толпе. Я смутно чувствовал, что расталкиваю других танцующих плечами, но, как ни старался, не чувствовал под ногами пола. Это ощущение легкости было восхитительным. Я понял, что никогда в жизни не был так счастлив.

Протанцевав несколько танцев, я почувствовал сильный голод и вместе с Конни поплыл к буфету. Мы оба съели по огромному ломтю ветчины и по куску пирога с яйцом, который был настолько хорош, что мы немедленно повторили. Потом мы съели по бисквиту. Мы были посреди тура вальса, когда я вновь ощутил доски под ногами, и они явно тащили меня куда-то. Конни тоже чувствовала себя плохо, она просто повисла у меня на руках.

Она подняла на меня глаза. Ее лицо было совершенно белым.

– Что-то мне нехорошо. Извини.

Она отодвинулась от меня и, обходя собравшихся, зигзагами пошла к дамской комнате. Через несколько минут она показалась в зале. Лицо ее больше не было белым. Оно было зеленым. Она неуверенно подошла ко мне.

– Не выйти ли нам на свежий воздух? Проводи меня.

Я вывел ее в темноту и почувствовал себя так, будто вышел на палубу корабля. Земля качалась и вздыбливалась под моими ногами, которые мне пришлось расставить, чтобы не упасть. Держа Конни за руку, я быстро двинулся к наружной стене зала и прислонился к ней спиной. Это не сильно помогло, поскольку стена тоже уходила из-под меня. Меня охватила волна тошноты. Я вспомнил о ветчине и пироге с яйцами и громко застонал.

Открыв рот, я жадно глотал свежий воздух и смотрел вверх на суровый размах ясного ночного неба и рваные облака, время от времени закрывающие лик луны.