Фальдийская восьмерка - Андрей Андросов

уже ничего не соображаю. Да и толку от этих разговоров – как договариваться с кланами? И кому?

– Кому-то вроде Раскона? – ехидно улыбнулся Кандар, доставая из под стола очередную бутылку.

– Если он заявится к кочевникам вне торга – его убьют просто чтобы узнать, как может человек быть таким жирным.

Брак поморщился от бьющего по слезящимся глазам света и задернул шторы. Сразу стало уютнее, особенно без взглядов ранних прохожих – осуждающих, укоризненных, и неизменно вожделеющих. Из "Рассвета", куда потихоньку отползали закатные, доносилось нестройное пение.

– Кочевники те еще мрази, – кивнул сероглазый и посмурнел лицом. – А это – пустые разговоры двух пьяных калек. Никто не пойдет ни на какие переговоры. Чем больше степных ублюдков подохнет, тем лучше. Ты говорил, что на твою семью напали? Помнишь, какой клан?

Брак хотел было сказать "Коты", но передумал. Не хотелось давать лишних ниточек, ведущих к своему прошлому – слишком уж много было вокруг тех, кто не против за них потянуть. С ополчившимися на Гиен речными ловцами, кем бы они ни были, сталкиваться не хотелось.

– А я в них разбираюсь? Зеленые скиммеры точно были. – ляпнул он наугад. – Колеса красные…

Кандар, успевший основательно приложиться к бутылке, пьяненько икнул и потянулся за книгой.

– Кр-ра-сные… Какой шаргов недоумок красит колеса? – он пролистнул страницы, наскоро проглядывая картинки. – Та-ак… Соленые Днища, Якорные зубья… Во, нашел!

Брак с вялым любопытством уставился на черно-белую гравюру, изображавшую гигатрак – шестиколесный, с плоской, будто кувалдой саданули, крышей. Перед глазами плыло от выпитого, но различить надпись калека смог – исполинская машина называлась: “Жертвенный Камень” и принадлежала Семье “Коренных Клыков”.

– Клан “Морских Черепах”, – хмыкнул Кандар, бегая взглядом по строчкам, – Насколько велик мир, жопами все равно толкаемся. А еще говорят про бескрайний Гардаш. Я у этих ублюдков провел десять лет, в “Стальных панцирях”. Вот эти точно не пойдут на перемены, скорее удавятся за свои обычаи.

– Надеюсь, – пробормотал Брак, борясь с головокружением и нестерпимым желанием отобрать у сероглазого книгу и поискать там своих. – И что, тут про все кланы есть?

– Думаешь, зачем я путеводитель взял, ради бредней старого доми про Гардаш? – вскинул бровь Кандар, – Драк есть тварь летающая, видом своим внушающая ужас в сердца самых отчаянных храбрецов… Тьфу! Тут есть гравюры почти всех гигатраков в Вольных Землях и их краткое описание, вот что важно! Ради них это дерьмо вообще покупают.

– Не могу больше, – признался Брак, пытаясь нащупать рукой куда-то завалившийся костыль и встать из-за стола. – Дашь потом посмотреть, когда отоспимся. Спасибо за вечер, Кандар. Гразгова отрыжка, еще до горжи идти…

– Зачем? – помог ему сероглазый. Его тоже шатало, но в движениях чувствовался опыт бывалого выпивохи, знающего, на какие части тела рассчитывать не стоит, – Четырехпалый, ты чего дикий такой? Наверху комнаты.

– Лестница, – обвиняющим жестом ткнул пальцем калека.

– Пр-р-еодолеем. Механики не должны терять лицо, даже перед лицом… Такого.

Младший проводил упорно карабкающихся наверх механиков долгим, мутным взглядом. Собрался с силами, уперся руками в столешницу и заявил:

– А своим этим… Вольникам он оставил… Эээ… Именной тесак и… – гладкий, как у младенца, лоб пошел глубокими морщинами, Жердан беспомощно взглянул на спящих братьев, и тоскливо замычал. – Мы-ы-ы. Эммынной тесак и… Тесак и… Ш-ш-ш-ш… Ш-ш-л-я-апу, речных духов вам всем в глотки. Шляпу!

Кто-то, не просыпаясь, жидко захлопал ладонью по столешнице. Младший Жердан счастливо улыбнулся, еще разок рявкнул: “Шляпу!”, упал лицом на приклад и уснул.

Глава 23

Холодный ветер, режущий, злой, резко сменил направление. Поднырнул снизу, швырнул в лицо горстку мелкой снежной крупы – еще влажной, мягкой, едва родившейся в низко нависших тучах – но уже чувствительно покусывающей кожу морозными зубками. Брак поежился, поплотнее закутавшись в теплое серое одеяло, и с отвращением посмотрел вниз, где раскинулось бесконечное море припорошенных белым верхушек плакальщиц, серебрившихся остатками хвои. Осень, прокатившись по лесам багрянцем желтеющей листвы, опавших иголок и водопадами ледяных дождей, смирилась с неизбежным и теперь тихо умирала под холодным покрывалом наползающей с севера зимы. И именно туда, на север, подминая корпусом редкие полупрозрачные льдинки, неспешно ползла “Вислая Карга”, вновь сменившая бесконечный простор великой Тариконы на извилистые дорожки мелких лесных речушек.

Как по Браку, толку в этом не было никакого – с наступлением холодов охотиться на севере стало тяжело, но Раскон настоял на лишнем крюке, чтобы посетить очередной поселок. Везим все чаще возвращался на плот мрачнее обычного, зябко кутаясь в промокший насквозь лесной плащ, после чего долго исходил у костра желчными комментариями и вонючим паром, изгоняя из тела упирающиеся остатки стылого озноба. Учитывая, что именно охотник был одной из основных причин, по которой горжа задержалась на юге на полмесяца дольше, сочувствия он ни у кого не вызывал.

Подвела охотника самоуверенность. Если в привычных ему лесах он чувствовал себя как дома, уводя мед из ульев прямо под носом шатунов и едва ли не пинками отгоняя ошарашенных такой наглостью волков, то на влажном, теплом юге его опыт начинал пробуксовывать. Вначале слабо, когда незамеченная им, замаскированная под крупную корягу туша крокодила до смерти перепугала одного из братьев, и с каждым днем все сильнее. Закончилось все печально и ожидаемо – в одной из своих вылазок Везим забрел в какое-то вонючее болото, где был зверски искусан мелкой, яркой мошкарой. Почти неделю он чесался, крепился, растирал опухающее лицо какой-то желтой дрянью из своих запасов и пил как не в себя. Не помогло – когда синюшные опухоли переползли на шею, а оттуда – на грудь и конечности, присматривающий за ним Кандар забил тревогу.

Лечили Везима почти две недели в каком-то забытом всеми речными духами поселке, которого не было даже на карте фальдийца. Раскон ругался, сетовал на задержки, ежедневно сверяясь с какими-то своими записями, но продолжал отсыпать кри местному лекарю – хитрому одноглазому дедку, увешанному с ног до головы непонятного предназначения костяшками. Орудуя деревянной палочкой с крючковатой загогулиной на конце и острейшим ножом, тот сноровисто вскрывал опухоли и вытягивал из них длинных, полупрозрачных червячков, вяло сопротивлявшихся его усилиям. Везим орал и сдавленно ругался, а намотанные на палочку твари заботливо отправлялись в проложенный травой котелок, на который старик-лекарь смотрел с нешуточным вожделением.

Разъяренный потерей времени Раскон