Друиды - Морган Лливелин

Мне приказал Гай Юлий Цезарь, получивший полномочия от граждан Рима.

— И с каких это пор граждане Рима распоряжаются в свободной Галлии? — с деланным недоумением спросил я. — Ты ведь сейчас не в Риме, верно, Планк? Ты сейчас на земле карнутов. Здесь на каждого твоего воина приходится шесть наших. — Я помолчал, давая ему возможность осмыслить сказанное. Помнится, римляне не верят в перерождение, они считают смерть последним и окончательным событием в жизни. Даже такой закаленный воин, как Луций Планк, должен бояться смерти. — Кто бы не послал вас сюда, — продолжал я раздумчивым тоном, — он послал вас на смерть. По приказу короля Нанторуса сюда немедленно явятся вожди со своими людьми. До сих пор тебя выслушивали здесь только потому, что мы — люди мирные, подчиняемся приказам нашего короля. Ради нескольких лишних монет тебе нажаловалась кучка недовольных торговцев, и ты поспешил сюда отстаивать их интересы. Но готов ли ты отдать жизнь ради их интересов? Может, они готовы умереть за тебя? И стоят ли их интересы жизни римского легиона?

Римлянин побагровел и презрительно фыркнул.

— А с чего ты взял, что какие-то варвары могут повредить римскому легиону? — Ноздри Планка раздувались от гнева.

Этого я и ждал. Не говоря больше ни слова, я схватил его за руку, лежавшую на рукояти меча. Сосредоточился. Легко проник в голову римлянина и начал постепенно наращивать давление. Сильная рука... но это только кости и мясо. Я — камень. Тяжелый камень... Давит. Земля. Богиня. Мать всего сущего. Давит. Непреодолимая сила... Всесокрушающая...

Я был уже внутри, в голове римлянина, там, где хранится представление человека о его теле. Я напрямую говорил с костями Планка, и я приказал костям: раздавить, истереть друг друга в труху!

Лицо римлянина побелело под загаром. Вызвав в памяти образ Верцингеторикса, я мысленно показал римлянину знаменитую улыбку Рикса. Вот! Смотри, молча приказывал я, это лицо свободного человека! Образ Рикса вырос до великаньих размеров, навис над нами, и тогда я отдал костям несчастного римлянина последний приказ: круши!

В тишине королевского дома внезапный хруст костей прозвучал как гром. Планк полностью принадлежал мне. Однако он ни ахнул, ни вскрикнул. В Риме умеют тренировать воинов. Но едва ли Луций Планк думал когда-нибудь, что его запястье можно сломать одним небрежным нажатием. Я отпустил его руку, и она безвольно повисла вдоль тела. Он перехватил ее другой рукой и попытался вправить кости. Послышался скрежет и Планк, кажется, ненадолго потерял сознание.

— Сядь поудобнее, — заботливо обратился я к нему. — Давай я тебя укрою вот этим мехом. Тебе надо выпить. Вот вино. Хочешь, я позову наших целителей? Они посмотрят твою руку.

Пока длился наш поединок, никто в доме короля не издал ни звука. Но теперь жена Нанторуса вышла вперед и подала римлянину чашу с вином. Он взял чашу здоровой рукой и поднес ее к губам. Я тут же перехватил управление телом и подумал о глине, из которой когда-то сделали чашу. Глина лежала во тьме земли, земля давила на нее всем весом, непомерным весом... Планк с трудом вздохнул и все же попытался выпить вино. Стиснув зубы, он нашел в себя силы вымолвить:

— Не надо... не надо целителей. Не хочу, чтобы они навредили мне... еще больше.

— Как пожелаешь, — согласился я и, словно продолжая наш неспешный разговор, заметил: — Ты же понимаешь, я не самый сильный человек в нашем племени. Некоторые воины вообще считают меня слабаком. Тебе же не приходилось прежде сталкиваться со свободными галлами? А среди нас попадаются и такие, с которыми ни один человек в здравом уме не стал бы связываться, тем более, на поле боя.

Планк расслабился и совсем не ожидал, когда я вновь продемонстрировал перед его мысленным взором лучезарную улыбку Верцингеторикса. Видение я подкрепил еще одним приказом костям его запястья. Планк снова потерял сознание.

Едва придя в себя, он попытался что-то сказать, но я опередил его.

— Давай я попрошу твоих людей отвезти тебя обратно в лагерь? Ты же торопился... Боюсь, сейчас ты не в лучшей форме, чтобы продолжать нашу приятную беседу. Мы, кельты, гордимся своим гостеприимством. Но так и быть, отложим разговор до следующего раза. Мне почему-то кажется, что ты не захочешь рассказывать своим людям об этом маленьком происшествии? Твоей репутации не пойдет на пользу, если ты будешь на каждом углу рассказывать, как легко какой-то варвар вывел из строя доблестного римского военачальника. Может, просто лучше считать, что ты оступился и неудачно оперся на руку? В этих домах такая темень...

Я помог римлянину подняться на ноги. Он даже не смог отказаться от моей помощи. Боль накрывала его волнами; поврежденная рука безвольно свисала вдоль тела, словно мешок с камнями. Ему никогда больше не взять меч в руку. Сустав сломан. Ни одна рука в мире не выдержит веса земли.

Я заботливо поддерживал его, пока мы шли к двери, но здесь я разом поменял заботу на ледяное презрение. Низким, проникающим глубоко внутрь любых предметов и тел голосом я прошипел:

— У тебя теперь лишь один выход, Луций Планк — умереть. Ужасно умереть. Ты уже пострадал. Уходи, пока не поздно, уходи и уводи своих людей, пока они еще живы!

Мы вышли на крыльцо. Заходящее солнце окрасило запад кроваво-красным. Я повернулся так, что последние его лучи отразились у меня в глазах, и снова повторил:

— Уходи! — приказал я. — Пока можешь!

Глава тридцатая

Люди ждали меня у ворот нашего поселения; многие старались протолкнуться поближе, чтобы первыми услышать о событиях в Ценабуме. Позади, нахохлившись, как одинокий ворон, стоял Кром Дарал.

Я думал лишь о том, как бы побыстрее доползти до постели, но чувство долга заставило меня отправиться к дому собраний и рассказать о том, как решалась проблема с римлянами. Повествуя о нашем общении с Луцием Планком, я немного приукрасил историю, как это наверняка сделал бы Ханес. Нет, я не искажал деталей, просто играл голосом, передавая все перипетии нашего противостояния. Результат мне понравился. Возможно, в какой-то другой жизни я мог бы стать хорошим бардом.

Спрашивали в основном друиды. Диан Кет дважды спросил: «Так римляне ушли или нет?»

— Планк вернулся в лагерь. У него было о чем подумать, — ответил я. —