Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

его незаконнорожденной дочери.

Я был немного удивлен, не ожидал такой встречи. Они приняли меня как своего, ровню и соратника, который уже доказал, что он настоящий мужик и заслуживает уважения. Что я мог иметь против этого? Потом на черном «Мерседесе» я ехал по пустынным улицам, вспоминал холодные подозрительные взгляды Хаима и не находил покоя, все спрашивал сам себя, в чем же дело?

Водитель был парень лет двадцати пяти в черном пиджаке и белой сорочке.

– Мне очень повезло, – сказал он, – третий год работаю с господином Толиком, необыкновенный человек, очень хорошо платит, хватает мне с родителями, да еще сестре помогаю.

Утром меня разбудил стук, это был Тамаз. Я отодвинул засов и впустил его.

– Как дела?

– Ничего. Хаим появился, – сказал я.

– Знаю, до полуночи здесь сидел на кубике, ждал тебя.

Я вышел во двор умыться, возбужденный, он шел за мной:

– Ну что? Попросил денег?

– Каких денег?

Он разозлился:

– Шесть тысяч долларов, мы же договорились восстановить духан Кития?

– Не договаривались мы, ты что-то путаешь.

– Когда увидишься с ним снова?

– Не знаю.

– Попросишь денег?

– Не думаю.

– Почему?

– А вот это уже не мое дело.

Он покраснел, прищурил косой глаз, не смог ничего сказать, повернулся и ушел.

Я поел и принялся за дело, когда починил первую пару, объявился Цепион Бараташвили:

– Вчера все в округе думали, что теперь всё, ты спасен навеки, как минимум проблем с хлебом насущным у тебя больше не будет, а сегодня что? Опять рвань чинишь? – Он смотрел на меня с презрительным сожалением. – Ты сейчас насилуешь и оскорбляешь мои самые лучшие и нежные мечты.

Он не был пьян, просто хотел болтать, но я не ответил, не поддержал разговора. Больше никто не появился, и он ушел.

В тот день принесли обувь двенадцать человек, работы было по горло, оказалось, что новая сапожная мастерская внизу мне совсем не мешала.

Вечером пьяный Грантик Саркозян, перейдя улицу, крикнул мне:

– Где эта задница? – имея в виду Хаима. Он был на взводе. – Не удостоили меня чести, сукины дети, и я бы выпил стакан-другой нормального питья. Что, нельзя было, да?

Я решил не обращать внимания: «Черт с ним, покричит да уберется».

Он принялся крыть Хаима:

– Чтоб я больше не видел здесь этого распухшего от людской крови капиталиста, а не то прошибу ему голову кирпичом. Он недостоин касаться своей ногой святой земли нашего квартала и дышать этим великим воздухом. – Все повышал голос и развлекал прохожих руганью в наш адрес, ну никак не мог остановиться.

Мое терпение вот-вот собиралось лопнуть, и я подумал, а не намять ли ему бока молотком. Но таких усилий с моей стороны не понадобилось – появился Жорик Момджян и силой утащил его. Зеваки разошлись, и улица опустела.

55

Так прошли пять дней, Хаим не появился. При мысли о нем на сердце ложилась тяжесть. Он явно пытался что-то выяснить, будто хотел в чем-то убедиться. Но в чем? Его холодные, подозрительные взгляды пугали и не давали мне покоя. Спросил бы уж, о чем хотел. Все это было неожиданно и непонятно. Я не знал, что и думать.

Тамаз окончательно обнаглел, заявился пьяный и категорически потребовал:

– Ты должен повидаться с этим сукиным сыном и взять у него денег.

Я был в очень плохом настроении, терпение лопнуло, и я заорал на него:

– Пошел отсюда, отстань от меня!

Он рассердился:

– Кончено! Я у тебя больше не работаю, пусть тебе рванье другой собирает. Но тебе придется выплатить компенсацию за мои обманутые надежды!

Все эти дни я чувствовал себя нехорошо, спал неспокойно, за ночь просыпался как минимум пару раз, по утрам кружилась голова, с трудом брался за дело.

Наконец-то появился Хаим. В черных очках и широкополой шляпе, спущенной почти на нос. На нем была спортивная куртка. Подошел к кирпичам, присел и уставился на меня.

– Как ты?

Я не прекратил работать.

– Ништяк, неплохо вроде, – улыбнулся я.

В это время я услышал голос Тамаза.

– Я покажу тебе кузькину мать… – угрожал он. Пьяный, в руках он держал ржавую кирку. Хаима он не узнал и заорал на него: – А ну, катись отсюда, я должен порушить эту кладку.

Охранники подскочили и отняли кирку, один и по шее ему дал.

– Эти кирпичи я сложил, что хочу, то с ними и сделаю, вас кто спрашивает?

– Отпустите, – сказал Хаим охранникам.

Тут Тамаз узнал Хаима, сразу переменился, поднял руку и весело поздоровался:

– Привет настоящему мужику.

– Сколько просишь за эти кирпичи? – спросил Хаим.

– Сто долларов.

Хаим достал сотню и протянул ему. Тот взял, взглянул и от радости завопил.

– А теперь, если можно, дай нам поговорить, – попросил Хаим.

Тамаз перешел улицу, на той стороне стояли любопытные. Он высоко поднял руку и показал деньги. Многие стодолларовую купюру так близко видели впервые, я услышал, как один попросил: «Дай потрогать».

Хаим достал сигареты:

– Хочешь? – спросил он.

– Нет.

Он закурил и выпустил дым, говорить не торопился.

– Ну что? Оформили имущество на дочь Трокадэро? – спросил я.

Он кивнул:

– Вчера утром улетела в Лондон.

– Где ты был эти дни?

– Вместе с детективами.

– Как идут дела?

– Есть кое-что интересное.

– Нашли что-нибудь?

– Они – не знаю, а я нашел.

– Что нашел?

– Убийцу Трокадэро.

Я оторопел:

– Ты уверен?

– Почти.

– А детективы что говорят?

– Я им пока ничего не сказал.

– И кто же это?

Он не ответил, смотрел на меня, прищурившись:

– Потом скажу.

– Я знаю его? – спросил я.

– Да, знаешь.

– Ладно, как хочешь.

– Когда закончишь?

– У меня дела еще часа на три.

– Хорошо, через три часа заеду, – он встал, – этот кубик дарю тебе.

Сел в свой «Мерседес» и уехал, охранники на джипе поехали за ним.

«Большое спасибо», – подумал я; помню, я держал в руках синюю женскую туфлю и тупо смотрел на нее.

Потом я увидел, как ко мне приближался Тамаз, за ним Нугзар Швелидзе. Они подошли и собрались сесть на кирпичный кубик.

– Не садись на него, – предупредил я Тамаза, – это уже мой кубик.

Он вскинулся было, но сразу остыл, уж очень хорошее у него было настроение.

– Ладно, брат, будь здоров, – сказал и пошел к площади.

Нугзар Швелидзе остался:

– Чего Хаим приезжал?

– Вот, подарил мне эту кирпичную кладку.

Некоторое время он стоял молча.

– Миллиардер – сукин сын, – сказал он наконец, повернулся и пошел в сторону сада.

К вечеру стали подтягиваться клиенты, забирали отремонтированную обувь. К половине девятого я закончил работу и походил по асфальту размять поясницу. Вернулся