Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

обняла ребенка. Я долго не мог уснуть, прислушивался к дыханию Манушак и девочки, и у меня было тепло на душе.

Утром я купил булочки, заварил чай, и мы позавтракали втроем. Дверь на улицу была открыта, и прохожие иногда заглядывали сюда.

– Тебя что-то беспокоит, – сказала мне Манушак.

– Нет, все в порядке.

– Мулла сказал, что каждый человек рождается для кого-нибудь. Как хорошо, что ты родился для меня.

У меня было припрятано сто восемьдесят лари. Если что случится, к чему деньгам пропадать, пусть лучше они будут у них. Восемьдесят лари я оставил себе, сто отдал Манушак, она и удивилась, и обрадовалась. Я запер мастерскую, и через час мы легко нашли диагностический центр, было полно детей из провинции. Мы долго стояли в очереди, наконец девочке сделали рентген – наверное, застудила мышцу, серьезного ничего нет, здорова, сказали нам. Дали справки, и мы ушли. Оттуда пошли на Дезертирский базар, Манушак узнала цены на свеклу. «Как минимум две тонны свеклы должны собрать, – деловито сообщила она, – хороший урожай ожидается». Мы опять поели пирожков с рисом в столовой возле автовокзала, Манушак хотела расплатиться: «Ты же дал мне денег», но я не позволил. Была уже середина дня, когда они поднялись в автобус и помахали мне рукой. Я стоял и смотрел, как автобус тронулся, медленно двинулся по улице и скрылся за домами.

57

Так прошла целая неделя, не появился ни Хаим, ни люди Романоза. Но для меня ничего не изменилось, напряжение и тревога не покидали меня.

Собравшиеся в тот день у кладки кирпичей бездельники и пьяницы обсуждали поминки недавно скончавшегося депутата парламента. «Поминки были в ресторане, но таких как мы туда не пустили, – досадовали они, – этим богачам наплевать на традиции, они уже не ставят столы на улице, все катится к чертям». В этот момент показался Цепион Бараташвили и громко объявил: «Внизу у ментовки порешили членов братства». Равнодушных не было, почти бегом все бросились через площадь и спустились к ментовке. Через час начали возвращаться назад, на лицах было беспокойство. Общее мнение было таким: «Романоз и его люди не стали ждать суда, сами расправились с похитителями Трокадэро».

Вечером я включил радио и услышал в новостях приблизительно следующее: «Сегодня утром из здания полиции в тюрьму перевозили одиннадцать подозреваемых в похищении и убийстве известного бизнесмена и мецената (упоминались имя и фамилия Трокадэро). К сожалению, все одиннадцать были расстреляны прямо в машинах перед зданием полиции не установленными пока лицами. Убитые являлись участниками обеих войн, и трое из них были удостоены орденов».

Перед глазами встало бледное лицо Хаима. Сколько времени человек может колебаться? Неделю? Месяц? Год? Всю жизнь? Наверное, зависит от человека и от темы. И тогда я решил: «Будь что будет, схожу, повидаюсь с ним». Бросил работу, побрился и пошел в баню. Выкупался, надел чистую сорочку и к десяти часам вечера подошел к резным воротам. Охранник с автоматом через плечо оглядел меня снизу доверху и вспомнил: «Тебя ж отсюда пинком под зад выставили?»

– Позови начальника, – сказал я.

Он усмехнулся:

– Ладно.

Спустя некоторое время вернулся:

– Велел тебе убираться отсюда.

– Я не к нему пришел.

– Вообще-то, я тоже советую, уж больно он в плохом настроении.

– Будьте любезны, сообщите обо мне своему патрону.

Лимит вежливости охранника закончился.

– А ну, пошел отсюда! – заорал он на меня.

В это время к воротам подъехал джип, оттуда вышел тот лысый мужчина, которому, по указанию Романоза, передал ключи племянник Трокадэро. Он приблизился и с таким почтением кивнул мне, будто я был генералом с семью орденами на груди, по меньшей мере.

– У вас проблема? – догадался он, смекалистый был человек.

Затем приказал охраннику:

– Приведи своего начальника.

Удивленный охранник убежал и чуть погодя вернулся вместе с начальником.

Лысый указал на меня:

– Знаешь, кто он?

– Был здесь однажды, – смутился тот.

– А то, что он сейчас здесь, господин Хаим знает?

– Нет.

– Почему?

Начальник растерялся, не знал, что сказать.

– Не его вина, – вступился я, – старое дело, человека ввели в заблуждение.

Начальник благодарно посмотрел на меня. Лысый проводил меня в дом, там перепоручил какой-то молодой женщине и исчез. Затем я сидел в мягком кожаном кресле в приемной комнате и курил. Наконец, когда я уже позабыл о том, где нахожусь и зачем, появился Хаим. С ним был тот лысый. Он кивнул нам обоим, попрощался и ушел, мы остались одни. На Хаиме был вязаный халат, лицо было уставшим. Он взглянул на меня как на вещь, которая уже ни к чему, но выбросить жалко, и непонятно, что с ней делать. Мне стало неловко.

– Пошли! – сказал он.

Мы прошли по коридорам и вошли в комнату, он показал мне на кресло: «Садись». Достал из шкафа граненые стопки и полную бутылку коньяка.

– Выпьешь?

Я отрицательно покачал головой. Он налил себе, сел и выпил.

– Как ты? – спросил я.

Он только пожал плечами.

Я взглянул ему прямо в глаза:

– Как бы ты поступил на моем месте?

– Не знаю, что тебе сказать, во всяком случае, спорить не собираюсь.

– Он получил то, что заслужил.

Хаим не ответил.

– Это так.

Некоторое время мы оба молчали. Затем Хаим спросил:

– Как он держался?

Я подробно рассказал все, что и как было, ничего не утаил. Непросто ему было все это слушать, он стал таким чужим и жестким, что под конец мне казалось, он смотрит на меня не глазами, а обледенелыми осколками стекла.

Наконец я закончил:

– Он и бровью не повел. Мне никогда не встречался такой человек, как он, у него абсолютно не было чувства страха.

Хаим опустил голову и уставился в пол. Я достал пачку, там оставалась всего одна сигарета, закурил, потом спросил:

– Как ты напал на мой след?

Он привстал и достал конверт из ящика стола, покрутил его в руках. На конверте с одной стороны был крест, с другой – шестиконечная звезда. Открыл, достал оттуда листок и показал мне. На листке было написано: двенадцать минус икс двадцать восемь. Внизу – Трокадэро.

– Узнаешь?

– Я написал.

– Знаешь, что это означает?

– Он мне сказал, что это код банковского счета.

Хаим отрицательно покачал головой.

– Это шифр.

– Ах-ха, – я был оглушен.

– Мы с ним дали номер всем, кто тогда крутился вокруг нас, и в случае необходимости вместо имени упоминали цифру. У нас тоже были номера, я был девятым, он – двадцать восьмым. Твой номер был двенадцать. Что касается минуса и икса, вместе они