Нёкк - Нейтан Хилл

Домик Элис смотрел на невысокую дюну на берегу озера Мичиган: в Индиане и это сходило за пляжный коттедж. В 1986 году, когда уровень воды в озере был рекордно высоким, Элис купила дом практически за бесценок. Вода стояла в считаных метрах от крыльца. Если бы уровень воды повышался и дальше, домик бы попросту смыло в озеро.

– Конечно, я рисковала, – сказала Элис, – но с умом.

– Как это?

– Я рассчитывала, что климат изменится, – пояснила она. – Лето с каждым годом все жарче и суше. Дождей меньше, засуха чаще. Зимой меньше льда, следовательно, вода больше испаряется. Если климатологи правы, уровень воды в озере будет падать. Я поймала себя на том, что радуюсь глобальному потеплению.

– Должно быть, вы испытывали противоречивые чувства.

– Каждый раз, стоя в пробке, я представляла, как выхлоп всех этих машин поднимается в воздух и спасает мой дом. Нехорошо, конечно, но это так.

В конце концов озеро отступило. И там, где когда-то была вода, теперь прекрасный широкий пляж. А домик, который Элис когда-то купила за десять штук, теперь стоит миллионы.

– Мы с партнершей перебрались сюда в восьмидесятых, – рассказывала Элис. – Надоело скрывать наши отношения. Притворяться перед соседями, что мы просто живем вместе, что она всего лишь моя подруга. Нам хотелось уединения.

– А где ваша партнерша?

– Уехала в командировку. На этой неделе я одна, с собаками. Их у нас три: мы их забрали из приюта. Я их в лес не пускаю, потому что семена чесночника липнут к лапам.

– Понятно.

Седые волосы Элис были забраны в хвост. Синие джинсы были заправлены в огромные резиновые сапоги. Простая чистая белая футболка. Безразличием к внешнему виду, косметике, прическе Элис напоминала какого-нибудь ученого-биолога: не то чтобы ей не хватало сил ухаживать за собой, а просто она была выше этого.

– Как дела у вашей мамы? – спросила Элис.

– Ждет суда.

– А кроме этого?

– Понятия не имею. Она не хочет со мной разговаривать.

Элис вспомнила скромную девушку, которую когда-то знала, и пожалела, что Фэй так и не удалось справиться с тем, что ее мучило. Впрочем, все люди таковы: любят то, что причиняет им боль. Элис частенько замечала это за друзьями по движению, когда само движение раскололось, и участвовать в нем стало противно и опасно. Все они были несчастны: казалось, страдание питает их, дает им силы. Даже, пожалуй, не столько страдание, сколько его привычность и постоянство.

– Я была бы рада вам помочь, – призналась Элис. – Но, боюсь, едва ли сумею.

– Я пытаюсь понять, что случилось, – сказал Сэмюэл. – Мама никогда не рассказывала о том, что с ней произошло в Чикаго. Кроме вас, я не знаю никого, с кем бы она там общалась.

– Странно, почему она никогда об этом не говорила?

– Я надеялся, что, быть может, вы мне объясните. Там что-то стряслось. Что-то серьезное.

Ну разумеется, подумала Элис. Но вслух бы ни за что не сказала.

– Да что тут рассказывать, – с деланным равнодушием проговорила она. – Она проучилась всего месяц и уехала. Не сложилось у нее с университетом. Так часто бывает.

– Почему же она это скрывала?

– Может, стеснялась.

– Нет, тут явно что-то нечисто.

– Когда мы познакомились, Фэй была очень зажатой, вечно переживала из-за пустяков, – сказала Элис. – Девушка из маленького городка. Смышленая, но не сказать чтобы умная. Тихая. Много читала. Целеустремленная и честолюбивая настолько, что можно было догадаться: отношения с отцом у нее явно не сложились.

– Почему?

– Потому что она, как ни старалась, не могла ему угодить. Я права? Она так боялась разочаровать отца, что стремилась стать лучшей во всем. В психологии это называется замещением. Ребенок пытается стать таким, каким его хотят видеть. Я угадала?

– Возможно.

– Вскоре после протестов Фэй уехала из Чикаго. Мы с ней даже не попрощались. Она просто исчезла.

– Да, это на нее похоже.

– Откуда у вас эта фотография?

– Показывали в новостях.

– Я не смотрю новости.

– А кто вас сфотографировал? – поинтересовался Сэмюэл.

– Я ту неделю помню как в тумане. Все расплывается. Дни сливаются так, что один не отличишь от другого. Нет, не знаю, кто нас сфотографировал.

– На снимке кажется, будто она к кому-то прислонилась.

– Скорее всего, к Себастьяну.

– А кто это?

– Он был редактором подпольной газеты “Свободный голос Чикаго”. Себастьян нравился твоей маме, а ему нравились все, кто обращал на него внимания. В общем, они совершенно не подходили друг другу.

– И что с ним стало?

– Понятия не имею. Это все так давно было. Я вышла из движения в 1968 году, сразу после той демонстрации. И потом уже ни с кем из той компании отношения не поддерживала.

Кустики чесночника, которые выдергивала Элис, высотой были сантиметров тридцать, с зелеными сердцевидными листьями и маленькими белыми цветами. Непосвященному они казались самыми обычными, ничуть не примечательными растениями. Но беда в том, что они росли очень быстро и заслоняли солнце от других растений, в том числе от молодых деревьев. К тому же здесь их никто не истреблял: местные олени ели что угодно, кроме чесночника, и тот заполонил окрестности. Вдобавок чесночник выделял вещества, которые убивали почвенные бактерии, необходимые другим растениям для роста. Иными словами, устроил настоящий ботанический террор.

– Мама участвовала в вашем движении? – спросил Сэмюэл. – Она тоже хипповала, боролась за свободу и все такое?

– Хипповала и боролась за свободу я, – ответила Элис. – Но никак не твоя мама. Она была самой обычной девушкой. Ее втянули против воли.

Элис вспомнила, какой идеалисткой была в юности, как отрицала любую собственность, отказывалась запирать двери, не прикасалась к деньгам, – в общем, теперь ей в голову не пришло бы так чудить. Ее тогда бесило, что стоит лишь обзавестись имуществом, как тут же появляются заморочки: приходится охранять его, беспокоиться о нем, бояться потерять, ведь когда владеешь чем-то ценным, сразу возникает ощущение, будто все вокруг только и думают, как бы его у тебя оттяпать. Когда Элис купила домик в дюнах Индианы, она обставила его по своему вкусу, врезала замки во все двери, выстроила стену из мешков с песком, чтобы сдерживать подступавшую воду, мыла, чистила, красила, посыпала дорожки гравием, вызывала дезинсекторов, наняла строителей, которые снесли старые стены, воздвигли новые, и постепенно, точно Афродита из пены морской, появился этот ее дом. Да, действительно, теперь она тратила силы не на борьбу с несправедливостью, как некогда, а на то, чтобы выбрать идеальные подвесные светильники, или наладить рабочие процессы на кухне, или сделать удобные встроенные книжные шкафы, или подобрать самую спокойную цветовую палитру для хозяйской спальни, чтобы в идеале она перекликалась с оттенком озерной глади зимними утрами, когда подтаявший лед блестел на солнце и казался – в зависимости от марки краски – “льдисто-голубым”, “водянисто-голубым”, “цвета колокольчика” или “небесным” (очень красивый серо-голубой оттенок). Да, порой ее охватывало сожаление и чувство вины за то, что теперь ее волнуют такие мелочи, а вовсе не мир во всем мире, равенство и справедливость, борьбе за которые она в двадцать лет хотела посвятить жизнь.