Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн

— Я ездил на коне и носил меч. Я раздавал удары за бедных, в честь королевы любви и красоты.

«Нет, — подумал Дитрих, — ты убивал бедных потому, что твоя королева любви и красоты выбрала другого». Он спросил себя, почему остальные стали разбойниками. Может, тоже воображали себя свободными людьми, не повинующимися деспотичным сеньорам?

Никто не высказался в защиту Оливера, даже его отец принародно отрекся от сына, крича, что такова участь всех превозносящих себя над остальными. Но после он вернулся в пекарню и несколько часов сидел, не отрывая взгляда от холодной печи.

Только Анна Кольман пролила слезы над юношей:

— Это все из-за меня. Он всего лишь хотел завоевать мое сердце храбрыми подвигами. А вместо того сломал себе шею.

— Мой господин, — обратился Дитрих к герру, когда тот спросил, не хочет ли кто-нибудь высказаться, — если вы повесите его, у него не будет возможности встать на путь раскаяния.

— Ты заботишься о следующей жизни, — ответил Манфред. — Я должен заботиться об этой.

Крэнки, толпившиеся во дворе, прострекотали свое одобрение наравне со всеми прочими хохвальдцами, когда судьи вынесли вердикт, и Манфред огласил смертный приговор. Увалень фон Гроссвальд и Тьерри фон Хинтервальдкопф, сидевшие на скамье по обе стороны от герра, согласились с ним. Крэнк так просто щелкнул ороговелыми губами.

Посему на рассвете следующего дня заключенного со связанными руками и кляпом во рту, истекающего кровью из дюжины ран, с почерневшим от бесчисленных ударов лицом, вывели из замка. Его глаза бегали, словно мыши, над куском тряпки, закрывающей рот, в поисках спасения, в поисках поддержки, но не встречали ничего, кроме холодного презрения со стороны всех вокруг. Собственный отец плюнул в Оливера, когда того вели по улице к липе для исполнения приговора.

* * *

Позднее, когда Дитрих направился к домику Терезии, решив справиться, как она поживает, то столкнулся у ее дверей с Грегором — тот прижимал к себе и баюкал свою руку.

— Дело в мизинце, я думаю, — сказал каменщик. — Надо наложить шину. Я защемил его между двух камней.

Дитрих постучал по дверному косяку, Терезия отворила верхнюю створку и, увидев Грегора, широко улыбнулась в первый раз на памяти священника с тех пор, как крэнки пришли в деревню, и только потом заметила Дитриха.

— Да прибудет Господь с вами, святой отец, — сказала она, прежде чем повернуться и поприветствовать Грегора. — А как ты пожизаешь, каменотес?

Грегор поднял окровавленную ладонь в немом призыве, Терезия ахнула и потащила его внутрь. Пастор вошел за ними, оставив верхнюю створку открытой ради свежего воздуха. Он увидел, как девушка промыла рану и привязала конопляной веревкой к руке шину, хотя Дитриху до этого казалось, что каменщик не из тех, кто пасует перед такими небольшими травмами. Только закончив с Грегором, Терезия обратилась к священнику:

— Так у вас тоже рана, святой отец? Да, подумал он.

— Я зашел проведать, как у тебя дела.

— Все хорошо, — ответила она, отводя глаза. Дитрих помедлил, не скажет ли девушка что-нибудь еще, но ничего не дождался и потому взял ее за плечи и поцеловал в лоб, как часто делал, когда Терезия была ребенком. Она неожиданно расплакалась:

— Если бы их вообще никогда не было!

— Готфрид-Лоренц заверил меня, они скоро отправятся домой.

— В свой дом или какой-то иной, — отозвался Грегор. — Еще двое умерли на прошлой неделе. Я думаю, они умирают от тоски по дому.

— Никто не умирает от тоски по дому, — возразил пастор. — Холод убил некоторых — алхимика, детей, — но уже наступило лето.

— Мне Арнольд говорил, — настаивал каменотес. — Он сказал: «Мы умрем, ибо мы не дома». И еще добавил: «Здесь мы едим вдоволь, но не насыщаемся».

— Это бессмыслица, — ответил Дитрих.

Каменотес нахмурился, бросил взгляд на Терезию, затем на раскрытую створку двери, сквозь которую доносились звенящие в утреннем воздухе трели птиц.

— Это и меня озадачило, — признал великан. — Ваш друг Скребун сказал однажды, что хотел бы иметь хоть половину той надежды, что была у Арнольда. Однако алхимик убил себя, а Скребун нет.

— Их говорящая голова не понимает таких слов, как «надежда» или «отчаяние».

— Какая разница, — сказала Терезия, — умрут они или уедут?

Дитрих обернулся и вложил ее руку в свои, и она не стала вырываться.

— Все умрут. В глазах Господа важно то, как мы обращались друг с другом при жизни. «Возлюби Господа всем сердцем и всей душой и возлюби ближнего своего, как самого себя». Это наставление связывает нас друг с другом и спасает, не позволяя попасть в тенета мщения и жестокости.

— Среди христиан нет недостатка в мстительности и жестокости, — заметил Грегор.

— Люди есть люди. «По плодам их узнаете их», а не по тому, как они себя называют. Внезапная милость может снизойти даже на самого ужасного человека. Jа, даже на самого ужасного человека… Я сам… Я сам был свидетелем тому.

Терезия подняла руку и смахнула слезу с его щеки. Каменщик сказал:

— Вы имеете в виду Готфрида-Лоренца. Гроссвальд называл его вспыльчивым, а ныне он самый смирный из всех крэнков.

— Jа, — сказал Дитрих, посмотрев на него. — Jа. Я имел в виду такого, как Готфрид-Лоренц.

— Но я думаю, Гроссвальд не считает это большой заслугой. — Терезия была расстроена и встревожена.

— Нет, не считает, — ответил он. — Для него осторожность и прощение лишь слабость и глупость. Тот, за кем сила, пользуется ею; тот, у кого ее нет, подчиняется. Но я верю — всякий жаждет справедливости и сострадания, что бы ни было записано на «атомах его плоти». Мы спасли шестерых из них — может, семерых, но в отношении алхимика я не уверен.

— Справедливость и сострадание? — переспросил Грегор. — И то и другое разом? В этом-то и кроется загадка.

— Отец, — внезапно спросила Терезия, — можно ли одновременно любить и ненавидеть одного человека?

Пчела отыскала путь в дом и старательно засновала между цветков, которые девушка растила в небольших глиняных горшочках на подоконнике.

— Я думаю, — сказал Дитрих наконец, — что это может быть скорее не один человек, а сразу два: тот, каков он сейчас, и тот, каким был прежде. Если грешник искренне раскается, то умрет в момент покаяния, и родится новый человек. В этом смысл прощения, ибо бессмысленно обвинять одного человека в том, что содеял другой.

Он испугался, не став развивать мысль далее, и вскоре покинул дом травницы вместе с Грегором. Снаружи каменотес рассеянно потирал свой ушибленный палец.

— Она прекрасная женщина, хотя и простоватая. И, возможно, она не очень-то ошибается насчет демонов. Может, как сказал Иоахим, это испытание свыше. Но кого испытывают? Или мы направим их к смирению, или же они нас направят к отмщению? Зная людей, боюсь, более вероятно второе.