Самоучитель начинающего адвоката - Юрий Чурилов

Допрошенные в качестве свидетелей лица, в компании с которыми С. и потерпевшие распивали спиртное, также никакого ножа у С. 31 января 2009 года не видели, не было его и на табуретке, с которой, как указано в явке с повинной, С. взял нож для последующего убийства. Однако свои выводы о том, что изъятый нож – орудие убийства, суд основывал на показаниях супруги С., которая в ходе следствия поясняла, что после ухода мужа 31 января 2009 года из дома пропал нож, опознала изъятый с места преступления нож как свой пропавший. Впоследствии выяснилось, что пропавший нож нашелся, но ни для следователя, ни для суда это уже никакого значения не имело, а «пропавший» похожий нож никто не стал осматривать и приобщать к делу.

В приговоре суда было указано, что С. нанес лежавшим в комнате на диванах К. и Р. удары ножом в жизненно важные органы. Вместе с тем на разрешение экспертизы не ставился вопрос о том, каково было взаимное расположение потерпевшего и убийцы в момент причинения телесных повреждений с учетом того, что, согласно протоколу осмотра места происшествия от 1 февраля 2009 года, следовало, что на животе и ногах К. имелись потеки вещества красно-бурого цвета, похожие на кровь. Кроме того, согласно протоколу осмотра места происшествия от 1 февраля 2009 года около входной двери сарая на снегу и двух деревянных щепах были обнаружены пятна, похожие на кровь, которая, исходя из заключения генетической экспертизы от 8 мая 2009 года, принадлежала К., а кровь в соскобе с пола комнаты принадлежала Р. Однако обстоятельства, при которых кровь появилась на улице, установлены не были, ведь, согласно приговору, преступление было совершено в доме.

Выводы следствия и суда о том, что кредит, оформленный К. в интересах супруги С., стал причиной возникновения личных неприязненных отношений, был необоснованным, поскольку никто из свидетелей не указывал, что ранее у С. имелись неприязненные отношения с К., в том числе по поводу кредита. Судом не было учтено, что остаток кредита составлял на момент преступления лишь 6331 рубль 36 копеек, задолженности по оплате кредита не имелось. При этом, согласно показаням супруги С., К. сама была ей должна деньги в сумме 9500 рублей, так как брала в долг продукты питания в магазине. Каких-либо конкретных мотивов у С. убивать Р. в приговоре указано не было.

Несмотря на то что суд в обосновании приговора не сослался на заключение психофизиологической экспертизы от 6 мая 2009 года, проведенной в отношении С., я отметил необоснованность ее вывода о том, что С. располагал детальной информацией совершенного преступления и мог быть причастен к совершению убийств. Этот вывод был сформулирован на основе выявленных у С. с помощью полиграфа значительных психофизиологических реакций при обсуждении с ним вопросов о деталях убийства. Между тем на момент проведения указанной экспертизы С. располагал данными расследования и обстоятельствами совершенного преступления в том виде, в котором они были сформулированы в предъявленном ему обвинении.

Заключение судебно-психологической экспертизы от 12 ноября 2009 года, согласно которой у С. отсутствовали признаки психологического давления, было составлено в нарушение ст. 204 УПК РФ, поскольку в нем не указаны методики проведения экспертизы. Научная обоснованность указанного заключения вызывала сомнение и в связи с тем, что экспертное исследование самого С. в ходе экспертизы не производилось, вместо непосредственных умозаключений эксперт положился на выводы судебно-психиатрической экспертизы, проведенной другими экспертами, а собственные выводы построил преимущественно на основе юридической оценки доказательств, содержащихся в материалах уголовного дела.

Судебное разбирательство дела С. по обвинению в особо тяжком преступлении прошло относительно быстро – за неделю. Его защитник, видимо, смирился с тем, что обвинительного приговора избежать не удастся, поэтому, несмотря на просьбы родственников, «лишних» ходатайств не заявлял. К своей кассационной жалобе мне пришлось подготовить приложение в виде фотографий «пропавшего» ножа, схемы пути С. с расчетом расстояния из дома потерпевшей К. до того места, откуда он впоследствии вернулся за забытой шапкой. Кроме того, мной была приобщена аудиозапись опроса понятых-односельчан С., подписавших на следствии протокол осмотра места происшествия (в суде они не допрашивались), из которой следовало, что при изъятии ножа на месте убийства они не присутствовали, в дом не заходили из-за того, что боялись смотреть на трупы. Понятые в один голос твердили: «Все люди говорят, что С. не виноват!»

Хотя доказательства, не являвшиеся предметом исследования в суде первой инстанции, по закону не имеют юридического значения, я тем не менее сослался на них в своей жалобе в надежде на то, что суд кассационной инстанции примет во внимание сомнения по делу и направит его на новое рассмотрение. Но представленные мной материалы крайне не устраивали судью, вынесшего приговор, поэтому были мне возвращены, после чего я отправил материалы непосредственно в суд кассационной инстанции.

Когда я впервые переступил порог Верховного Суда РФ, я не чувствовал какого-либо волнения и не питал особых иллюзий по отношению к предстоящему процессу. Я видел обычных граждан, приехавших Бог знает откуда с кипами документов, с верой в то, что их муки скоро закончатся и дела наконец-то разрешатся. Чуть слышным голосом они повторяли заученные тексты своих многостраничных жалоб, то и дело пролистывая кодексы и законы. Но все оказалось напрасным. Распорядитель заседания, который вышел непосредственно перед началом процесса, объявил всем немногочисленным заявителям, чтобы они излагали свои жалобы предельно кратко, так как у коллегии много дел. Уже в этот момент всем стало понятно, что высший суд превратится в очередной фарс, «пятиминутку» – так обычно называют осужденные рассмотрение дела судом кассационной инстанции.

Приговор был оставлен в силе. Однако обидно было не это. После окончания заседания и прекращения видеотрансляции из следственного изолятора, где находился С., мне было предложено забрать документы, те самые, которые прилагались к жалобе в обоснование незаконности приговора, и те самые, которые коллегия по моему ходатайству постановила приобщить к материалам дела. Когда же я отказался забрать документы, их с негодованием один из судей швырнул мне вслед. Все, что угодно, но только не это я рассчитывал встретить в храме Правосудия.

Выходя из здания Верховного Суда РФ, я еще раз окинул задумчивым взглядом внутренне противоречивый и невнятный символ российского правосудия, что установлен на входе. Как-то архитектор этой конструкции отметил, что наша Фемида с открытым лицом потому, что она все видит и все знает, к тому же она без ножа, поэтому никого не режет. Можно было бы во все это поверить, если бы… не пять минут в Верховном Суде РФ.

Так уж получилось, что мне ни разу не пришлось участвовать в суде присяжных. Я знал особенности этой формы судопроизводства в теории, но о практике не имел ни малейшего представления, хотя я часто наблюдал, как присяжные, в основном пенсионеры, выходили из зала заседаний с безразлично-уставшими лицами. Мне приходилось встречать довольно противоречивое отношение к этому суду со стороны ученых и практиков, однако все же я считал его более прогрессивным, независимым, ведь шестая часть приговоров, вынесенных с участием присяжных, были оправдательные.