Вавилон - Маргита Фигули

Позвали лекаря. Вместе с ним явились два мага. Они с первого взгляда определили, что в Набусардара вселился этимуа, Злой дух. Когда не помогло даже бузинное вино с толченым порошком солнечного камня, маги раскрыли шкатулку черного дерева и вытащили оттуда глиняную фигурку. Приложили ее к губам Набусардара и произнесли заклинание:

«Ты, одолевший духа-хранителя и вошедший в тело господина, чтобы мучить его, будь проклят и в наказание оставь мышцы, кровь и кости и войди в. глину, обитель и пищу злых духов. Будь проклят. Будь проклят».

Набусардара била лихорадка. Он тяжело дышал.

Маг отнял фигурку от его губ и быстро спрятал в шкатулку, придерживая крышку пальцем, чтобы злой дух не выскочил оттуда. Они были уверены. Что злой демон оставил Набусардара и вошел в глиняную куклу.

Держа шкатулку под мышкой, они произнесли новое заклинание:

«Отныне да пребывает в тебе один только малку, дух-охранитель. Пусть малку не оставляет и оберегает тебя».

Они поспешно удалились и у открытого святилища воинственной Иштар из Арбелы сожгли глиняную фигурку. В огне сгорел вместе с нею и демон, пожирающий мышцы и кости и сосущий кровь.

Набусардар не участвовал в этом ритуале. Магия всегда вызывала у него только недоверие и насмешку. Придя в себя, он спросил:

— Что я пил?

— Бузинное вино, — ответил лекарь.

— Без примесей?

— Без примесей, — неуверенно кивнул тот.

— Как ты думаешь, я уже здоров?

— Здоров, господин.

— В прошлый раз ты говорил, что чистое, без примесей вино туманит разум, но не лечит. Сейчас мозг у меня совершенно затуманен. Зачем ты это сделал?

— Голова у тебя должна быть ясной, Непобедимый, так как…

— Что «так как»?

— Так как я подсыпал в вино солнечный порошок.

— Значит, все-таки подсыпал, — вздохнул Набусардар, — а не говорил ли я тебе, что янтарь не обладает лечебными свойствами?

— Его пили все халдейские правители: Ур-Бан, Гудеа, Ур-Нингирсу, Ур-Гур, Самсуилун, Агукакрими, Куригалсу Первый, Назимуртташ Второй, Мардук-нардим-ахи, Набурнасир…

— Довольно! Я тоже могу перечислить царей всех династий, но я не осмелился бы утверждать, что ясностью разума они обязаны солнечному камню. Напротив, сказал бы я, их мудрость освещала даже камни. Так следует говорить о своих повелителях.

— Меня радует твое красноречие, светлейший. Я вижу, что бузинное вино — превосходное лекарство.

— Бузинное вино и солнечный порошок. Набусардар улыбнулся и хотел погрозить ему пальцем, но рука упала, в глазах потемнело. Во рту было горько, как от полыни, и эта горечь, плотным комком поднимавшаяся откуда-то изнутри, докатывалась до самого мозга, а там рассыпалась в стороны, как стая перепелок. Он сжал голову в ладонях.

— Что с тобой? — перепугался лекарь. Набусардар не ответил.

— Ты утомлен. Я прикажу отнести тебя в носилках во дворец к досточтимой Телкизе.

— Мне надо в Борсиппу, — еле слышно произнес военачальник.

— Тебе нельзя сейчас пускаться в такой длинный путь, да и благороднейшая Телкиза будет беспокоиться, не случилось ли с тобой чего в эти бурные дни.

Он хотел возразить, но почувствовал угрызения совести. Во время боев он даже не вспоминал о ней. Может быть, она нуждалась в его помощи? А вдруг она погибла во время беспорядков?

Он поднялся, решив, что сначала заедет в свой вавилонский дворец.

От носилок он отказался и, приняв несколько капель гаомы, разведенной в молоке, поехал верхом в сопровождении телохранителя и двух воинов.

На холме Гила уже щебетали птицы, и их звонкие трели неслись над пышными кронами деревьев.

— Уже светает, — заметил Набусардар, и это были единственные слова, которые он произнес за всю дорогу до дома.

Во дворце его встретила сонная встревоженная челядь.

Только хромой раб самозабвенно играл на флейте среди базальтовых колонн перед своим идолом, безучастный ко всему. В соседнем от входа помещении жужжали веретена, ткачихи наматывали пряжу на валы кросен. Они не могли уснуть из-за вчерашних событий и заглушали страх работой. Когда Набусардар появился на пороге дворца, все выбежали ему навстречу.

Преданный Киру приветствовал хозяина и доложил, что дома все в порядке и бои не коснулись его дворца.

Набусардар, волновавшийся за жизнь Телкизы, хотел немедленно ее видеть.

В ответ Киру распростерся перед ним ниц и с трудом выговорил:

— Убей меня, господин, но благороднейшей Телкизы нет в ее покоях.

— Она умерла? — испугался он.

Нет, господин, она жива. Я преданно охранял каждую вещь в твоем доме, я не спускал глаз с твоего имущества, но твоя досточтимая супруга нашла себе более безопасное убежище.

— Где она? — спросил он упавшим голосом.

— Я боюсь сказать и тем опечалить твое сердце.

— Говори, где она! — повторил он. Недоброе предчувствие охватило его.

— Уже целых два дня она вкушает минуты блаженства во дворце досточтимого Сибар-Сина.

Набусардар напряг всю свою волю, чтобы эта весть не подкосила его, как острый серп стебель соломы. С детства у него был твердый и решительный характер. Но тут он растерялся, не зная, что предпринять.

Киру, не разгибая спины, виновато смотрел на своего господина.

Набусардар, чувствуя невыносимую тяжесть в голове, устало с казал:

— Встань! Зачем ты-то валяешься у меня в ногах? Опечаленный Киру с трудом поднялся.

— Может быть, сообщить досточтимой Телкизе о твоем возвращении? — спросил он встревоженно.

— Оставь, пусть потешит свою ненасытную плоть. Голос у него был подавленный.

— Я недостоин твоей милости, — прошептал Киру.

— Ибо вижу, что огорчил тебя.

— Придет черед радоваться и моему сердцу. Не все ему терзаться и страдать. За эти дни я видел много крови и смертей. Мне тоже хотелось бы пожить без кровопролитии и трупов. Уединиться в своем борсиппском дворце и окружить свою жизнь тем, что человеку всего дороже. Должна же судьба улыбнуться и мне!

Тут он растроганно подумал о Нанаи, мысленно представив ее в домотканом платье с завязочками на шее.

— Киру, суровый воин Набусардар грезит о семейном тепле. И у него по мнению всех, самого беспощадного, после царя Валтасара, человека в Вавилонии, тоже, оказывается, есть сердце. Я еду в Борсиппу. Я буду жить там. потому что здесь все опостылело, опротивело мне.

Он старался, чтобы Киру не заметил, как дрожит его голос, и продолжал уже более твердо: