И пала тьма - Джеймс Клеменс

Яэллин заторопил девочек:

— Оно просыпается.

Черепа продолжали подниматься, в глазницах зажигался тусклый огонь. Кучи костей рассыпались с пустым, глухим стуком — корни мирра искали новую опору.

Краем глаза Дарт углядела движение слева. Череп оленя, треснутый, но с рогами, покачивался над кучей. Он развернулся, встретился с ней глазами. Пламя в глазницах уставилось на нее.

Шаги ее замедлились.

Голову тут же заполнила мелодичная трель, высокая и нежная. Лес вокруг потемнел, а череп и глаза разгорались все ярче. Зазвучал ее собственный голос: «Иди туда, поспи, отдохни, иди туда…»

Крепкие пальцы ухватили ее за подбородок и заставили отвернуться.

— Не надо, — сказал Яэллин. — Не смотри на них.

Дарт кивнула, но не смогла удержаться от последнего взгляда украдкой. Ноги сами понесли ее к куче. Кости сотрясались и скатывались на землю. Все больше огней зажигалось в ночи, будто танцевала стая светлячков.

— Нет, — повторил за спиной Яэллин. — Осталось совсем немного.

Бледная как полотно Лаурелла подошла к подруге.

Вдруг из кустов выпрыгнула темная фигура. Девочки одновременно вскрикнули и прижались друг к дружке. Но это оказался всего лишь карликовый олень-подлеток. Он переступил на крохотных копытцах, не замечая людей, и ринулся вперед, к куче.

Дарт проводила его взглядом.

Приземлившись, он оказался по колено в костях, поскользнулся и рухнул вперед. Казалось, он только сейчас заметил, где находится. Олененок поднял голову, вытянул до отказа шею и недоуменно заблеял.

И тут из кучи протиснулся спутанный клубок корней. Они высоко подняли олененка, обмотав его тело, как паутиной. Животное боролось, но корни проходили сквозь плоть, как сквозь воду. Над кучей взметнулся отчаянный визг, но через миг затих, а изо рта и носа оленя вырвались сгустки желтого пламени.

Плоть сгорала изнутри и опадала хлопьями пепла, пока тело тряслось и извивалось в хватке корней. Минуту спустя от олененка остались одни кости, и они дождем осыпались в кучу.

Дарт, спотыкаясь от ужаса, снова бросилась бежать. В темноте другие животные шли на зов Срединного дерева. Вокруг огромного ствола тут и там раздавались их жалобные крики.

— Туда, — указал Яэллин. Они наконец обошли гигантский ствол. — Должно быть, нас намеренно гнали сюда в надежде, что мы поддадимся зову дерева.

— А что оно из себя представляет? — спросила Лаурелла.

— Деревья живые, как люди или звери. Те, кто служит Чризму, пьют его кровь, а когда-то он напоил своей кровью и это дерево. Поэтому он может по желанию извратить текущую в них Милость.

Дарт вспомнила кровавые корни в туннеле. В ужасе она рискнула бросить назад еще один взгляд. Теперь она понимала, откуда взялась кровь в корнях: ее высосала из лесных животных извращенная Милость.

Яэллин уводил их прочь от дерева. Вой звероподобных затих вдали. Но Дарт тишина казалась еще более зловещей, чем охотничий клич. Что, если впереди поджидает засада?

Целый колокол они уже бегут по саду-лесу, а конца ему не видно.

— Рассвет уже близко, — проговорил Яэллин. — Нам лучше выбраться из леса и затеряться на улицах, прежде чем солнце покажет свое лицо.

— Почему ты помогаешь нам? — спросила Дарт. Она подозрительно оглядела плащ теней. — И… кто ты на самом деле?

Он опустил голову, глянул на девочку. Сбросил капюшон плаща. Черные, как ночь, волосы рассыпались по плечам. Их рассекала серебристая прядь, заправленная за правое ухо.

— Ты знаешь, малышка Дарт, получается, что мы с тобой брат и сестра.

Дарт нахмурилась. Хотя Длань Чризма, бесспорно, спас их с Лауреллой, она все еще не могла перебороть недоверие к нему.

— Моя мать — директриса Конклава, Мелинда. А ты — та самая малышка, которую она спасла в окраинных землях. Бродячая овечка, которую спрятали в большом стаде.

Дарт недоуменно покачала головой.

— Я говорю правду, сестренка. — Тень грустной улыбки пробежала по губам Яэллина. — Отец это рассказал, когда мне было примерно столько, сколько тебе сейчас. Он возложил на меня долг, которому нет равных.

— Какой же?

— Присматривать за мечом богов.

* * *

— Вот что мне рассказал сир Генри. — Катрин наклонилась к Тилару, чтобы разговор остался приватным. Двигатели флиппера размеренно шумели. На мгновение она заглянула в серые глаза Тилара, и у девушки перехватило дыхание. Она поспешно опустила взгляд. — Однажды, примерно через полмесяца после того, как тебя выслали из Ташижана, он крепко приложился к бутылке и пребывал в мрачном расположении духа. Грустил о тебе. И о моей потере.

— Твоей потере? — переспросил Тилар.

— Потере тебя, — промямлила Катрин. Она не чувствовала, что готова открыть всю правду.

— Мне очень жаль, — кивнул Тилар.

Боль в его голосе заставила девушку вскинуть голову.

— Я сама виновата. Я могла бы предстать перед судом как твоя возлюбленная, а не как один из рыцарей ордена.

— Из тебя в любом случае вытянули бы правду.

— Но что считать правдой? Обвинения потрясли меня до глубины души. — Она отвернулась. — В ту ночь ты действительно вернулся весь в крови. А твой меч нашли в доме убитого сапожника.

— Знаю. Я с трудом помню, как проснулся тогда утром…

— Смотрительница Мирра сказала, что тебя напоили сонным отваром. Возможно, подмешали его в вино.

Катрин пересказала, что старая смотрительница поведала им с Перрилом: Тилар оказался всего лишь пешкой в игре, ведущейся за власть над Ташижаном.

— Так сир Генри знал, что я невиновен? — сухо спросил в конце рассказа Тилар. Его, однако, потрясло услышанное.

— Не суди его слишком строго. Он утвердился в твоей невиновности не сразу, а к тому времени заявить о подтасовке означало выдать Огненному Кресту верных ему людей. Тогда Филдс воцарился бы в покоях старосты гораздо раньше. Ну а если бы сир Генри открыл тебе правду и поставил перед выбором: пожертвовать собой или остаться на свободе, — как бы ты поступил?

Тилар молча смотрел в иллюминатор.

— Подобный выбор затронул бы не одного меня, — пробурчал он и повернулся лицом к девушке.

От его взгляда сердце Катрин затрепетало.

— Но возможно, ты права… — Он отвел взгляд, уставился в пол. — Возможно, я бы добровольно взошел на корабль работорговца. Не могу сказать, что на мне нет вины. Я вел дела с серыми купцами и сам загнал себя в угол.

Катрин слышала боль в его голосе, но в душе эхом все еще звучало: «Выбор затронул бы не одного меня». А что, если бы Тилар знал тогда о ребенке? Изменилось бы что-то? На глаза навернулись слезы так быстро, что она не успела удивиться.