Ответ знает только ветер - Йоханнес Марио Зиммель

Вернувшись в гостиную, она вдруг заявила:

— Роберт, я приняла одно решение и сегодня же хочу его выполнить. Тем более сейчас.

— Что же ты решила?

— Я принадлежу тебе. Ты принадлежишь мне. Поэтому ты имеешь право знать, как я жила до тебя.

— Замолчи.

— Не замолчу. В моей жизни, конечно, были другие мужчины.

— Конечно были. Прошу тебя, Анжела, прекрати.

— Нет, дай мне сказать! Никто из них не мог сравниться с тобой, я знаю это не с сегодняшнего дня. Я знала это, когда ты только переступил порог моего дома.

— В плохо сшитом костюме, выдохшийся и подавленный.

— Да, — сказала Анжела, — все было именно так. Но я поняла: это человек, которого я буду любить, как никого и никогда не любила. И поэтому не хочу иметь от тебя никаких тайн. Особенно после того, что было… сегодня. Мужчин было не так уж много. Я не была доступной женщиной, но и монашенкой тоже не была. Я тебе все расскажу.

— Нет, — решительно возразил я. — Ничего тебе не надо рассказывать. Меня просто не интересует, что было в твоей жизни до меня. Я не хочу этого знать. Это не имеет значения. Ведь мы тогда не знали друг друга. И не могли предугадать, что когда-нибудь узнаем. Что было, то быльем поросло. И забудь о нем.

Она долго молча смотрела на меня, и губы ее дрожали.

— Ах, Роберт, — сказала она наконец, — не думала я, что смогу так полюбить…

— Я тоже не думал.

— Это ты научил меня любить по-настоящему. Я так благодарна тебе за это. — Она присела ко мне на колени и стала гладить мои щеки и волосы.

— Но ведь и я чувствую то же самое, — сказал я.

— И теперь нас ничто не разлучит.

— Ничто и никто.

— Только… только одно, — запнувшись, выдавила она.

Она имела в виду смерть — сегодня мы уже говорили о ней. И вот теперь опять…

— Помолчи, — попросил я.

Но она не захотела молчать.

— Если… если один из нас уйдет, второй вскоре последует за ним, правда? Потому что мы уже не можем жить друг без друга. Ведь это так, Роберт?

— Да, Анжела, это так.

Она встала, подошла к маленькому столику и взяла лежавшую на нем книгу. Я забыл имя автора этой книги, но знал со слов Анжелы, что это был американец. Она сказала:

— Это его стихи в переводе на немецкий. Вот одно, которое я без конца перечитывала в последние дни.

Она опустилась на тахту, надела очки и так, нагишом, только в очках и бриллиантовых сережках, прочла мне это стихотворение:

Она сняла очки и опустила книгу на колени.

Я спросил:

— Зачем ты читаешь такое, Анжела? Почему?

— Не волнуйся, любимый, все в порядке. Потому что я теперь хочу жить, так хочу жить! Поэтому… Поэтому я, естественно, думаю и… об этом. И нахожу это стихотворение восхитительным. Оно так утешает. И если Бог даст нам время, я буду тебя еще больше любить… Потом…

Случайно взглянув на часы, я увидел, что уже половина первого. Значит, мы пропустили и самый последний выпуск новостей по телевидению. Глубоко внизу вновь переливались и мерцали тысячи огоньков — на воде, на берегу, и белые, и пестрые.

Так много огней.

Была половина первого, но мы не пошли спать. Опять стали слушать пластинки, при этом много курили и пили. Анжела поставила на стол два трехсвечовых канделябра и выключила электричество. И вот мы сидели при свечах и слушали музыку. Мы сидели на тахте рядышком, тесно прижавшись друг к другу и обнявшись. Язычки пламени тихонько колебались и отбрасывали причудливые тени.

Вдруг Анжела уснула у меня на плече, а я даже не сразу это заметил. Она так ровно дышала. Я не стал ее будить, просто сидел и слушал ее дыхание и музыку Рахманинова, немного молился. Примерно через час Анжела проснулась.

— Почему ты меня не разбудил? — сердито воскликнула она.

— Не мог, — честно ответил я. — Я все время смотрел на твое лицо. Оно так прекрасно. А когда ты спишь, становится еще прекраснее. Я не хочу кощунствовать, Анжела, но твое лицо, когда ты спишь, прекрасно, как лик Мадонны. Я обязательно как-нибудь сфотографирую тебя во сне, чтобы ты убедилась: твое лицо так прекрасно и дышит таким покоем.

Это была правда: никогда я не видел лица, выражавшего такой покой, как лицо мирно спящей Анжелы.

— Но ты не должен был давать мне спать! — воскликнула она. — Ты должен меня будить! Обещай, что всегда будешь будить!

— Хорошо, хорошо, обещаю. И если я засну, ты тоже меня разбудишь.

— Разбужу.

— Мы не имеем права подолгу спать, — сказал я. — Когда мы спим, мы не видим, не слышим, не чувствуем друг друга.

— В самом деле, мы должны совсем мало спать, — согласилась Анжела.

— Спать — это все равно, что умереть, — сказал я. (Опять мы о смерти, да что это такое!) — Люди обращаются с отпущенным им временем так, словно у них впереди вечность. — Левая нога начала слегка побаливать. — Притом что ведь никто не знает, сколько времени ему осталось в этой жизни, — год, пять лет или одна минута.

— Да, Роберт, да… Роберт?

— Что, душа моя?

— Пойдем ляжем. Я так по тебе соскучилась!

Мы опять легли и вновь занимались любовью. Потом опять курили и говорили и говорили без конца. Анжела уже еле ворочала языком. Я поднялся с кровати и немного сдвинул в сторону стеклянную панель, чтобы в комнату проникло побольше свежего воздуха, потом вернулся к Анжеле.

— Обними меня, — сказала она. — Давай всегда будем засыпать обнявшись, хорошо? — Я едва понял, что она сказала, язык у нее заплетался.

Я обнял ее, и она заснула на моем плече с загадочной улыбкой на губах, наши нагие тела сплелись в одно. И опять я не заснул, а стал глядеть на ее лицо. Душа моя буквально плавилась от нежности к ней. Наконец я высвободил из-под нее руку, оперся на локоть и закурил еще одну сигарету: сна не было ни в одном глазу. Между морем и городом проходила железная дорога, и я всю ночь слышал грохот колес. На рассвете я его тоже слышал. Сквозь щель в занавесях я смотрел вниз на просыпавшийся город — уже давно рассвело — и на бескрайнее море: я видел, как краски менялись с каждой минутой. Потом опять посмотрел на лицо Анжелы. Оно в самом деле было похоже на лик Мадонны. Я не мог оторвать от него взгляда.

Внизу, у кромки моря, один за другим катились поезда.