Медовый месяц - Сьюзен Элизабет Филлипс

Она втянула в себя воздух. Его верхняя губа глумливо скривилась, и он осматривал ее с головы до ног, словно шлюху, которую собирался купить на ночь. Перед ее взором промелькнули все экранные негодяи. Все они сидели перед ней сейчас, мрачные, наглые, жестокие, — скрестив руки, вытянув ноги.

Все экранные негодяи.

И в этот момент сквозь дымный экран она поняла, что он выкинул очередной набор своих актерских трюков. Он уже играл другую роль. Взгляд Хани проник сквозь напускную наглость, и она необычайно отчетливо увидела там боль, которая была так похожа на ее собственную боль, что весь ее гнев исчез.

— Кое-кому надо бы помыть свой рот с мылом, — тихо сказала она.

— Как бы не так, — усмехнулся он. Она заговорила шепотом:

— Оставь это, Эрик.

Он увидел сострадание в ее глазах, вскочил со стула и с болью выкрикнул:

— Так чего же ты от меня хочешь?

И не успела она ответить, как он схватил ее за плечо и развернул лицом в глубь трейлера, к спальне.

— Не беспокойся, я уже знаю. — И легонько подтолкнул ее. — Пойдем.

— Эрик… — Только тогда она ясно поняла, что он собирается сделать. Повернувшись к нему, она посмотрела в лицо, недавно искаженное цинизмом, и поняла, что не сердится — ведь это была лишь роль.

Ему хотелось, чтобы она послала его к черту, вышвырнула из трейлера, из своей жизни, обозвала последними словами. Ему хотелось, чтобы она смогла сделать за них двоих то, над чем сам он был не властен, — сдержать ту загадочную силу, что притягивала их друг к другу. Но декабрьская ночь по ту сторону серебристой скорлупы трейлера была бесконечна и пуста, и она не смогла выгнать его туда.

Он тихо выругался.

— Ты собираешься оставить меня, не так ли? Ты дашь мне…

Она плотно закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

— Замолчи, — прошептала она. — Пожалуйста… замолчи.

Редуты его обороны рухнули. Эрик со стоном прижал ее к своей груди.

— Я виноват. О Боже… Прости меня.

Она почувствовала его губы на волосах, на лбу. Сквозь мягкий свитер она ощутила его упругие и твердые мышцы. Он ласкал ее через одежду — грудь, живот, бедра, требуя ее всю; его прикосновения воспламенили ее.

Хани опьянела от его запаха: шерсти свитера, соснового мыла и чистой кожи, резкого цитрусового аромата шампуня. Он наклонился и поцеловал ее в подбородок. Ее мозг забил тревогу. Поцелуй был запретом. Только поцелуй.

Быстро наклонив голову, она расстегнула «молнию» на его джинсах, и оба они разделись еще до того, как добрались до постели. Кровать была узкая, односпальная, но их тела так переплелись, что это не имело никакого значения.

Их страсть можно было сравнить с горячим прекрасным монстром. Она позволяла ему делать с самыми интимными местами ее тела все, что он хотел, и сама отвечала тем же. Первобытная змея, алчущий зверь. Руки и рты не знали покоя; пробуя, требуя, они умирали от желания.

Она не знала мужчину, которого приняла в свое лоно. Он не был ни кинозвездой, ни строительным рабочим, ни клоуном. Язык его был груб, лицо мрачно, но руки были щедрыми и мягкими, как у нежнейшего из любовников.

Спустя несколько секунд после близости, когда ее тело еще не вернулось на землю, а он еще лежал на ней, она начала гладить его щеки подушечками пальцев. Нечаянно палец скользнул под черную повязку на глазу. Она бессознательно попыталась нащупать тот безобразный рубец шрама, который он так тщательно скрывал.

А наткнулась лишь на густую бахрому ресниц.

Хани задержала дыхание. Под пальцем ощущались очертания нормального глаза.

— Там нет глаза, — сказал он, — только масса обезображенной зарубцевавшейся ткани. — Эрик отодвинулся и сел на край узкой кровати. — Жаль, что я бросил курить, — пробормотал он.

Она натянула простыню на обнаженное тело и уперлась взглядом в его мускулистую спину.

— У тебя совершенно здоровый глаз.

Он резко вскинул голову, затем собрал одежду и вышел в ванную.

Хани завернулась в простыню до самых подмышек и согнула ноги в коленях. Она начала дрожать, как будто на нее вновь обрушились все невзгоды.

Эрик вышел из ванной в джинсах, натягивая через голову свитер; черная повязка, закрывающая глаз; была прочно закреплена на положенном месте. Он остановился в дверях, с трудом различимый во мраке — загадочный и опасный.

— С тобой все в порядке? — спросил он. У Хани от волнения зуб на зуб не попадал.

— Почему ты лгал мне насчет глаза? — спросила она.

— Не хотел, чтобы кто-нибудь узнал меня.

— Но я же не кто-нибудь. — Голос ее дрогнул. — Не лги мне, Эрик, скажи, зачем ты так?

Он оперся рукой о дверной косяк и сказал таким тихим голосом, что она едва различила слова:

— Я сделал это потому, что в собственной шкуре жить больше не мог.

Он повернулся и ушел, оставив ее одну в маленьком серебристом трейлере.

В северной части штата Джорджия Эрик съехал с шоссе на площадку для отдыха — одну из содержащихся за счет штата, оборудованную туалетами, фонтанчиками для питья и торговыми автоматами. Было три утра, и он боролся с дремотой, время от времени потягивая кофе с сахаром из пакетика, завалявшегося в перчаточном ящике. Он так и не решил, бросить ли фургон в Атланте и лететь обратно в Лос-Анджелес или продолжить путь на автомобиле.

В ту рождественскую ночь площадка для отдыха была почти пуста. Однако не настолько, чтобы можно было снять повязку. Он сдвинул ее на лоб, а потом вышел из автомобиля и прошел мимо стеклянной витрины с картой автомобильных дорог Джорджии. Внутри низкого кирпичного строения на одной из скамеек сидела бедно одетая девочка-подросток со спящим младенцем на руках. Вид у нее был голодный, измотанный и отчаявшийся.

Чувство жалости вывело Эрика из оцепенения. Она была слишком юной, чтобы оказаться в этом мире одинокой. Он порылся в карманах посмотреть, сколько у него осталось мелочи, в надежде, что сможет купить ей немного еды, но в этот момент она подняла на него полные безысходности глаза, и в них отразился страх.

Девочка прижала малыша еще крепче к груди и сама вжалась в скамейку, словно дерево могло защитить ее от той опасности, которую он представлял. Эрик услышал ее участившееся дыхание и почувствовал отвращение к самому себе из-за того, что вызвал у нее страх. Он быстро вернулся к автоматам. Она была совсем юной — еще одна невинная душа. Ему хотелось бы купить ей дом, послать в колледж, подарить плюшевого медведя. Он хотел бы купить будущее ее ребенку, теплой одежды, обеды с индейкой, учителей, которые бы заботились о нем.

Ощущение несправедливости мира вновь захлестнуло его, и Эрик сокрушенно покачал головой. У него были и деньги, и власть, и он должен был бы найти в себе силы сохранить все это. Должен был, но не смог. Не смог защитить даже своих самых дорогих людей.