Башня у моря - Сьюзан Ховач

Нос его, судя по всему, не раз ломали в прошлом, челюсть казалась необыкновенно квадратной.

Я помнила про перчатку. Та все еще лежала на полу. Я посмотрела на нее так, словно она являла собой какую-то неразрешимую загадку, и чувствовала, как румянец, жар и пот ползут с моей шеи на лицо.

А ведь я никогда не краснею. Такой уж у меня цвет лица.

Он не сводил с меня глаз.

Я повернулась, быстро прошла к палате.

– Маделин! – позвала я. – Маделин, ты здесь?

Маделин все еще стояла, склонившись над пациентом.

– Сара, пожалуйста, еще минуточку, – сказала она, не поднимая головы, и я медленно отступила назад в коридор.

Я подняла перчатку, натянула ее на руку. Что делает миссис Драммонд? Почему не возвращается со своей шалью. Подойдя к ближайшему распятию, я принялась читать очередной текст, но внезапно меня словно что-то вынудило обернуться.

Он улыбался мне.

– Макс, извини, что заставила тебя ждать…

Миссис Драммонд стремглав влетела в коридор, но я ее почти не видела. Она что-то говорила, но ее слова не доходили до меня.

Миссис Драммонд попрощалась со мной, а я, кажется, попрощалась с ней. Они ушли, а я выждала еще минуту и тоже вышла, не простившись с Маделин, и велела кучеру везти меня домой в Кашельмару.

2

Всю дорогу домой повторяла: я больше не буду об этом думать. Но когда думала об этом, то говорила себе: ерунда. Вспоминала всех мужчин, которые улыбались мне в прошлом, а когда потеряла им счет, пожала плечами и попыталась думать о чем-нибудь другом.

Я приехала домой такая разгоряченная и потная, что решила принять ванну. Принимать ванну днем в Кашельмаре – все равно что просить о землетрясении, но в конце концов к трем часам ванну наполнили горячей водой, и я принялась тщательно отмывать себя последним куском дорогого мыла, привезенного из Лондона. И лишь позднее, когда моя горничная помогала мне надеть чайное платье, я вспомнила, что забыла про второй завтрак – не только свой, но и Неда в детской.

Вместо этого я выпила с ним чая, и вскоре из сада пришел Патрик, чтобы покатать Неда на спине по полу детской. Я довольно смотрела на них, когда мне в голову закралась мысль: интересно, когда я увижу его еще раз? И эта мысль со всеми вытекающими последствиями так встревожила меня, что мне пришлось схватить Неда со спины Патрика и крепко прижать к себе, чтобы воспоминание о Драммонде исчезло из моей головы.

После ужина тем вечером я сказала Патрику:

– Я бы так хотела еще ребеночка. Как ты думаешь… может быть…

И мы возобновили наши пятничные совместные ночи, но ребенка все не было и не было, и наконец я, не в силах больше терпеть Супружеское Действо без передышки, спросила Патрика, не можем ли мы приостановить на месяц наш пятничный ритуал. Сказала ему, что чувствую себя неважно. Патрик ответил, что ему очень жаль и он надеется, я вскоре поправлюсь.

Он не сумел полностью скрыть того огромного облегчения, что испытал.

А я тем временем раз в неделю посещала амбулаторию, но больше ни разу не видела Драммонда, хотя поймала себя на том, что все ближе и ближе знакомлюсь с его женой. В начале декабря я даже навестила ее – привезла маленький подарок Денису. Слух, что леди де Салис побывала на ферме Драммонда, быстро дошел до Кашельмары, и Патрик так разозлился, что я поняла: моя поездка была ошибкой. К счастью, на Рождество к нам прибыли Маргарет с мальчиками, так что нам пришлось уладить ссору, но неловкость осталась, и мы продолжили спать в разных комнатах.

Пришла весна, промелькнуло лето, но ни разу за время моих еженедельных поездок в Клонарин я не видела Максвелла Драммонда. Воспоминание о нем стало стираться, но всегда, отправляясь в Клонарин, я исполнялась предвкушения. Я признавала это чувство, но никогда не пыталась задерживаться на нем, и оно делало сносной пустоту жизни в Кашельмаре, удручающую скуку вышивания простыней в амбулатории, визиты, ежедневную страничку в моем дневнике и безуспешные попытки развить в себе интерес к домашнему хозяйству.

Новый удар я получила осенью, когда от Чарльза пришло письмо, которым он сообщал о смерти мамы. Я до этого даже не понимала, как жду ее приезда, как тороплю ее выздоровление, и это известие погрузило меня в отчаяние. Я написала Чарльзу, умоляла его приехать в Ирландию и была горько разочарована, когда он опять написал, что в настоящий момент никак не может оставить бизнес: кризис за кризисом сотрясали Уолл-стрит. Годы спустя я узнала от Чарльза, что, когда мама умерла, он был на грани банкротства. Вместо этого он пригласил в Нью-Йорк меня с Патриком, но мы, конечно, были ближе к нищете, чем он, а гордыня не позволяла мне открыть брату, что мы не можем себе позволить путешествие через Атлантику.

Снова наступила зима, а с нею и второй день рождения Неда. Мы устроили для него маленький праздник. Пришли дети кухарки и внучки Хейса, приготовили сладкий бисквит с масляным кремом и двумя голубыми свечками. Патрик смастерил для Неда лошадку-качалку, и в детской звучали счастливые визги сына, который раскачивался туда-сюда.

В канун Рождества я повезла две корзинки с едой в Клонарин, одну передала больным в амбулатории, а потом заехала к приходскому священнику, чтобы оставить вторую бедным. Маделин была невысокого мнения о священнике, твердила, что он необразованный, суеверный, не лучше, чем крестьяне его прихода, но мне он казался милым. Этот человек намного превосходил свою угрюмую паству, которая каждую неделю наблюдала мои приезды в Клонарин. Его страстно интересовала Америка, и, когда мы встречались несколько раз, он задавал мне самые разные вопросы про Нью-Йорк.

– Отец Донал, я привезла немного еды, – сообщила я ему, когда он вышел из коттеджа встретить меня. – Может быть, вы будете так добры раздать ее беднякам завтра?

– Храни вас Господь, миледи, – от души ответил он, помогая кучеру достать корзинку. – Пусть все святые с небес улыбаются вам, видя ваше милосердие.

Рассыпавшись в благодарностях, он затем спросил у меня, не окажу ли я ему честь – не войду ли в его дом выпить чая.

Я никогда прежде не бывала в его доме. Все наши предыдущие встречи происходили в амбулатории, но я не видела причин, по которым Патрик мог бы возражать против моего визита вежливости к местному священнику. Да и Маделин наверняка одобрила бы это, несмотря на ее невысокое мнение о способностях отца Донала. Поэтому я вышла из экипажа и позволила провести себя в маленький, тесный дом, в котором витали запахи сажи, торфа и другие, о природе которых я пыталась не думать. Я хотела достать мой платок с ароматом лаванды, но побоялась обидеть его. Отец Донал предложил мне лучший стул перед очагом, и я осторожно села на жесткое деревянное сиденье. Меня преследовали мысли о вшах и блохах, а экономка отца Донала, поклонившись не менее четырех раз, оттолкнула от меня двух вонючих собак и поставила на огонь чайник с водой.

Отец Донал уже говорил про Нью-Йорк. Курица, сидевшая в нише в стене, снесла яйцо.