Венедикт Ерофеев: посторонний - Олег Лекманов

— Какие вы молодцы, что приехали. А то мальчик с утра захандрил, решил, что по такой погоде не решитесь…» — вспоминает Лейкин[960].

В онкоцентр на Каширке Ерофеева в последний раз положили 10 апреля 1990 года. Этому печальному событию предшествовало несколько вынужденных его визитов туда для всевозможных процедур. Перед одним из таких посещений (28 марта) Ерофеев грустно сказал жене Галине и Наталье Шмельковой: «А я-то рассчитывал, что в первых числах мая вытащу на балкон кресло и буду глядеть на свои зелененькие всходы, жариться и пописывать»[961].

«Я помню, пришел к нему в больницу и вижу — Вене страшно-страшно больно, — рассказывал Игорь Авдиев. — И вдруг он мне говорит: „Ты чего, с похмелья?“ — „Да, Вень, вчера немножечко перебрал“. А он: „Вчера Владимир Максимов был из „Континента“, возьми там баночку пива от него“. Это сейчас баночка пива во всех киосках продается, а тогда это был презент из Парижа! И вот я взял эту баночку, выпил, а он за мной очень чутко следил. Я чувствую — отлегло. И вот вижу — Вене тоже полегчало»[962].

«Когда он уже лежал последний раз в больнице, папа пошел его навестить, — вспоминает Елизавета Епифанова. — А Вене почему-то все приносили горы еды. Ну и он ее раздавал, понятное дело. А к нему в палату уже не пускали, когда папа пришел, сестра только вынесла пакет с едой, типа „просили передать“. Там среди прочего лежала пачка сахара рафинада, на которой было лаконично написано: „Епифанову — Ерофеев. Околеваю“. И дата. Мы это только дома обнаружили, когда чай сели пить. Дело было совсем незадолго до смерти».

«С 26 апреля наступают самые тяжелые дни», — предупредила Галину лечащий врач Ерофеева[963]. В эти дни, которые Венедикт Васильевич провел в тяжелой полудреме, у его постели, сменяя друг друга, перебывало множество друзей, а Галина Ерофеева и Шмелькова дежурили там почти неотлучно. «Веня уже ничего говорить не мог, — рассказывает Марк Гринберг о том, как пришел к Ерофееву в онкоцентр вместе с Людмилой Евдокимовой и Ольгой Седаковой 5 мая. — Он лежал с закрытыми глазами, и мы просидели рядом с ним примерно час — я, Люся и Оля. И просто говорили, говорили… Веня лежал с закрытыми глазами и каменным лицом. И было непонятно, слышит ли он нас, понимает то, что мы говорим, или нет. Но мне казалось: надо тем не менее что-то говорить. И мы говорили — о всякой ерунде. А когда уходили, я его взял за руку, нагнулся к нему и сказал: „Веня, ты нас слышал?“ И в этот момент он с усилием зажмурил закрытые глаза, показав: „да“».

7 мая вместе с диаконом Петром в палату к Ерофееву приехал Владимир Муравьев. Больной был в беспамятстве[964]. 9 мая всем стало ясно, что мучиться Венедикту Ерофееву осталось уже совсем недолго. «Состояние Венички с каждой минутой резко ухудшается. Задыхается, — записала в этот день в дневнике Шмелькова. — Поздно вечером в палату заходит молоденькая, очень внимательная медсестра Наташа. Советует отказаться от всяких антибиотиков — лишние мучения, обезболивающие — другое дело. „Не шумите. Он может уйти и сегодня, даже во сне“»[965]. Однако Ерофееву было суждено прожить еще один день.

Все было кончено 11 мая. «Мы по двенадцать часов дежурили у его кровати, и мое дежурство было с шести утра до восьми, — вспоминает Венедикт-Ерофеев младший. — И в мое дежурство он скончался»[966]. «На рассвете, в полудреме услышала резкое, отрывистое дыхание… — записала Наталья Шмелькова в этот день в дневнике. — Ерофеев лежал, повернувшись к стене… Заглянула ему в лицо, в его глаза… Попросила Веничку-младшего срочно разбудить Галю. Она, еще не совсем проснувшись и ничего не понимая, вошла в палату… Через несколько минут, в 7:45, Венедикта Ерофеева не стало…»[967]

«…и с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду» (218)

………………….

«Я вошла в автобус, который забирали из морга Онкоцентра, — вспоминает Валерия Черных. — Там сидели Андрей Петяев, Вадя Тихонов, Игорь Авдиев… В конце автобуса поперек стоял гроб с Ерофеевым. И Авдяшка мне сказал: „Ты что-нибудь сделай: куда-то девался его чуб“. Я подошла, — а у него расческа была в кармане, Галина положила, — и волосы лежали строго назад. Поэтому совершенно непривычное лицо было. И у меня ничего не получилось. Потому что так ложатся мертвые волосы — и уже никакого чуба не может быть. И я поняла, что никакого Ерофеева здесь уже нет. Я поцеловала Веню в лоб и сразу же ушла».

Отпевание Ерофеева состоялось не по католическому, а по православному обряду в храме Ризоположения на Донской улице в Москве. «Ерофеев к православной церкви как к институту относился плохо, — свидетельствует Алексей Муравьев. — Однако когда он умер, его православные друзья буквально на руках подняли его гроб и внесли в эту церковь»[968]. «Даже мертвый, Ерофеев поражал внешностью: славянский витязь, — рассказывает Александр Генис. — Его отпевали в церкви, вокруг которой толпился столичный бомонд вперемежку с друзьями, алкашами, нищими. Сцена отдавала передвижниками, но в книгах Ерофеева архаики было еще больше»[969]. «Помню, меня поразили артисты театра на Таганке, которых было много, — делится своими впечатлениями Антон Долин, — и они в церкви размашисто крестились, мне тогда это казалось диким и контркультурным». Четырнадцатилетнего Антона привела на отпевание Ерофеева мать, бард и поэтесса Вероника Долина, которая спустя много лет рассказала об этом в стихотворении: